Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

День отгорит. Сомнение пройдёт.
Иным аршином жизнь тебя измерит.
Вновь кто-то — исповедуясь — солжёт,
И кровной клятве кто-то не поверит.

Иной простор… Иные времена…
Надушённых платков теперь не дарят.
Здесь каждый знал, что отчая страна
В лицо — солжёт, но в спину — не ударит.

А что же ныне? Как ни повернись,
А всё равно удар получишь в спину.
Жизнь Родины?.. Где Родина, где жизнь? —
Понять хотя бы в смертную годину.

И ту годину нет, не торопя,
Себе б сказать, хоть свет давно не светел:
«Пусть Родина ударила тебя,
Но ты ударом в спину не ответил…»

Холодно… Сумрачно… Выглянешь,
а за окном — непогодина.
Свищет сквозь ветви смолёные
ветер… Черно от ворон.
Души, как псы одичалые.
Холодно… Сумрачно… Родина…
В свете четыре сторонушки —
ты-то в какой из сторон?
И ожидая Пришествия,
и не страшась Вознесения,
Помню, звенят в поднебесии
от просветленья ключи.
Вечер. Осенние сумерки.
И настроенье осеннее.
Не докричаться до истины,
так что кричи — не кричи…
То узелочек завяжется,
то узелочек развяжется…
Что с тобой, тихая Родина,
место невзгод и потерь?
То, что понять не дано тебе —
Всё непонятнее кажется,
Всё отдалённо-далёкое —
вовсе далёко теперь.
Вовсе замолкли в отчаянье
все петухи предрассветные.
Где соловьи? — А повывелись…
Летом — жарища и смрад.
Ночи твои одинокие,
Утра твои беспросветные,
Ворог попал в тебя, родина,
хоть и стрелял наугад.
Скрипнет журавль колодезный —
и цепенеет от ужаса.
Горек туман над лощиною,
лодка гниёт на мели.
Каждый — в своём одиночестве.
Листья осенние кружатся,
И разлетаются в стороны,
не долетев до земли.

Как летят времена! —
Был недавно ещё густобровым.
Жизнь — недолгая штука,
Где третья кончается треть…
Заскочу к Маруку,
Перекинусь словцом с Письменковым,
После с Мишей Стрельцовым
Пойдём на «чугунку» смотреть.
Нынче осень уже,
И в садах — одиноко и голо.
Больше веришь приметам
И меньше — всесильной молве.
Вот и Грушевский сквер…
Подойдёт Федюкович Микола,
Вспомнит — с Колей Рубцовым
Когда-то учились в Москве.
Мы начнём с ним листать
О судьбе бесконечную книгу,
Где обиды обидами,
Ну а судьбою — судьба.
Так что хочешь — не хочешь,
И Тараса вспомнишь, и Крыгу…
Там и Сыс не буянит,
Печаль вытирая со лба.
Там — звенящее слово
И дерзкие-дерзкие мысли.
Скоро — первая книга,
Наверно, пойдёт нарасхват…
Там опять по проспекту
Бредёт очарованный Кислик
И звонит Кулешову,
Торопко зайдя в автомат.
А с проспекта свернёшь —
Вот обшарпанный дом серостенный,
Где Есенин с портрета
Запретные шепчет слова,
Где читает стихи только тем, кому верит
Блаженный…
Только тем, кому верит…
И кругом идёт голова.
Что Блаженный? — И он
Перед силой природы бессилен.
Посижу — и домой,
Вдруг под вечер, без всяких причин,
Позвонит из Москвы мне, как водится,
Игорь Блудилин,
А к полуночи ближе, из Питера,
Лёва Куклин…
Неужели ушло
Это время слепцов и поэтов? —
Было время такое,
Когда понимали без слов.
Вам Володя Жиженко
Под «Вермут» расскажет об этом…
И Гречаников Толя…
И хмурый Степан Гаврусёв…
Не толкались друзья мои —
Истово, злобно, без толку.
И ушли, не простившись —
Негромкие слуги пера.
Вот их книги в рядок,
Всё трудней умещаясь на полку.
Там и мест не осталось,
И новую вешать пора…

Четвёртый час… Едва чадит жасмин.
Бессонница… Рассвета поволока.
И чудится, что в мире ты один,
Кто этакой порой читает Блока.

Причём тут Блок? Талантливый пиит,
Скончался молодым… В своей постели.
Тем лучше — как Есенин, не убит,
Как Мандельштам, в ГУЛАГе не расстрелян.

У нас проблемы новые, свои,
И с блоковскими сходятся едва ли —
Кто пробовал то «золото аи»,
Кто незнакомкам розы шлёт в бокале?

Но это Блок!.. Прозрение не лжёт,
Какие бы ветра вокруг ни дули.
Прошло столетье… Вновь десятый год…
Не доскакал жених… Чечня… И пуля…

В «пятой графе»,
где о национальности
Воют анкеты
с наркомовских лет,
Я б начертал, презирая банальности,
Гневно-торжественно:
«Русский поэт».
И осторожно,
чернилами синими,
В карточке,
где обтрепались края:
«Русский поэт… Вывод сделал консилиум…» —
Вместо диагноза
вывел бы я.
А упаду
в одинокой дубравушке,
Бледным лицом да на заячий след,
«Русский поэт», —
пусть напишут на камушке,
Просто, без имени:
«Русский поэт»…