Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Как вечности приговор,
Мне видятся снова и снова
Нацеленный взгляд Гумилева
И Блока рассеянный взор.

Нам рваться, метаться, хрипеть,
Слагая напевы больные.
А им всё глядеть и глядеть
Сквозь нас, в поколенья иные.

Не наливайте поэту, не стоит,
Водка тревожного не успокоит,
Вот упокоит — вполне;
Время другое, и зелье опасно,
Что впереди ожидает — неясно,
Света не видно в окне.
Если же налили, то не бросайте
В месте чужом,
пониманьем спасайте
И разговором ночным.
Пусть отогреется он под луною,
Чтобы не мучиться дальше виною
Или безумьем сплошным.
Пусть почитает вам новые строки,
Вы потерпите,
не будьте жестоки,
Это полезно порой.
Тягостно в мире сегодня и пусто,
Да и душевности, в общем, не густо, —
Что не заменишь игрой.
Все-таки, не наливайте, пожалуй,
В жизни его непонятной и шалой
Был и Эдем, и Содом.
Выпейте сами за встречу с поэтом
И за спасенье,
пускай не на этом
Свете, хотя бы — на том.

На верёвка-ветках сплошь остатки лета,
А на небе плюмбум, поперёк и вдоль.
Ветер рвёт калитку в поисках ответа
И звучит повсюду ветра си-бемоль.

Я смотрю на небо — что-то будет с нами? —
Там на небе, в тучах тот, кто всем Отец.
В голове у лета — все кресты крестами,
А на лбу у лета — пламенный венец.

Подоконник полон чешуи с берёзы,
Запотели окна холодом ночей.
Здесь вчера был Пушкин, пил, роняя слёзы,
Вот и капли воска от его свечей.

Я смотрю на небо, листья съели время,
Листья съели лето, съели нас с тобой.
Мы уходим в осень, превращаясь в семя,
В то, откуда вера и земной покой.

Как бы мне хотелось, чтобы так случилось,
Чтобы ветер с моря долетел до нас…
Из-за леса красным что-то к тучам взвилось:
То ли «воздух-воздух», то ли русский «СПАС».

Я смотрю на небо бестолковым взглядом,
Вижу средь тумана лица и дома.
Ты мне вновь приснилась, ты летала рядом…
Я влюбился в осень и сошёл с ума.

Ты рыдала птицей восемь суток кряду,
Проклиная ветер, что принёс грозу,
Отвела к гадалке, та дала мне яду,
А потом сварила в бронзовом тазу.

После варки этой стал я липкой глиной,
Новогодним студнем с хрено-чесноком.
Бабушка-гадалка съела половину,
Остальное спрятав в подпол, на потом.

Ты цвела нежнейшим розовым бутоном,
Я — навеки скован студня мерзлотой.
Больше я не буду бить тебе поклоны,
Не упьюсь берёзой, насмерть золотой.

Но беда подкралась (так всегда бывает,
Я уж, право слово, утомился ждать —
Ветер в трубах воет, и собака лает,
Все приметы схожи), появился тать.

Ратники лихие все пожгли до пепла
И огонь вселенский растопил меня,
Я впитался в почву (страх, какое пекло!),
И познал, как пахнет Мать-Сыра-Земля.

Через год, родившись сорною травою,
Я увидел небо, осень и тебя.
Небо было синим, ты была седою,
Осень — светло-рыжей… Краски сентября.

И опять на песке блики белого-белого света,
И опять золотая небесно-невинная даль.
И светает в груди… И душа по-над бренным воздета,
И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль…

В мир открыты глаза, как у предка — распахнуты вежды,
И под горлом клокочет: «Высокому не прекословь!»,
Сможешь — спрячь в кулачок тот
живительный лучик надежды,
Чтоб мерцала внутри то ли Родина, то ли любовь.

И придут времена, когда слово в окно застучится,
И перо заскрипит, за собою строку торопя.
Что-то ухнет вдали… Но с тобой ничего не случится,
Хоть и целился враг то ли в Родину, то ли в тебя.

И приблизишься ты, хоть на шаг, но к заветному слову,
Что в дряхлеющем мире одно только и не старо.
Испугается ворог… Уйдёт подобру-поздорову…
Если будет здоровье… И всё-таки будет добро…

И тогда осенит, что последняя песня — не спета,
Что перо — это тоже звенящая, острая сталь,
Что опять на песке — блики белого-белого света,
И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль