— Поздно спохватился, понимаешь! Затянул примирение. Время упустил, потому что, как ты и говорил на рыбалке, ни ума, ни тепла не хватило. А нынче кого винить кроме себя? Одни беды кругом.
— Что случилось? — встревожился Егор.
— Нет никого у меня, понимаешь? Ни отца, ни брата. Оба ушли, оба умерли, я даже не простился и не был на похоронах. Какая теперь разница кто из нас прав, а кто виноват. Их нет, а я один на один со своими обидами остался. Как это больно, до невыносимого. Мы расстались, не успев проститься и простить. Как жить теперь, Лукич? — говорил человек, с трудом глотая воздух.
— В жизни нет лишних людей, есть непонятые. Потому, они мало живут. Им холодно среди нас и неуютно,— ответил Титов тихо.
— Давай помянем моих! Я потерял обоих, а с ними и себя частично! Ты, прости меня за рыбалку. Много лишнего я наговорил тебе! Прости и не обижайся,— просил оперативник.
— А я ее не обижала, даже ничем не обозвала, хоть и надо было, заслужила по самые уши. Но я сдержалась и тогда, промолчала, хоть душа кричала. Много чего могла сказать, да язык за зубы спрятала. А эта сволочь, чего только не натрепала на меня. Навроде, я их семью разбила. Но это брехня! — размазывала баба слезы по щекам.
— Чего ж вы теперь хотите? — смотрел Лукич на зареванную женщину растеряно.
— Знамо чего! Домой воротить сына! — ответила поспешно.
— Но я его не держу! Пусть идет. Здесь никого насильно не держим. И к себе за руки не тащим. Пришел сам, ну и живи! Не хочешь, уходи! У нас общежитие и принудиловки нет. Любой человек самостоятельно решает, где ему лучше жить! Но, не вселять, не выселять по своей прихоти и без причины не имею прав!
— Но вы тут хозяин. Как скажете, так и будет. Мой Лешка человек послушный. Если вы ему велите, он воротится домой, ко мне.
— Да какое имею право навязывать ему такое? Он спокойный человек, живет, не нарушая правил, за что его выселять стану? Как предложу такое, вы соображаете? — возмущался Титов.
— Лешка только вас послушается, больше никого! — гундосила баба.
— В своих семейных делах разбирайтесь сами и меня не впутывайте.
— Егор Лукич! Вы тоже отец, должны меня понять!
— Я посторонних не просил решать семейные проблемы. Сам справлялся как мог.
— Вы мужчина, вас слушались.
— А где Лешкин отец? Почему не поможет?
— Давно не живет с нами. Сынок в первом классе учился, когда тот прохвост бросил нас одних.
— Сам ушел иль помогла?
— Я его не прогоняла. Не я, он к нам всегда придирался. Все ему не нравилось, не я, не сын не могли угодить. Не умели быть культурными.
— Это как? — не понял Титов.
— Да вот так и не получилось у нас семьи. Приволок он в дом голых баб, одна другой паскудней. И повесил их в доме!
— Как так? Что несете? Как можно женщин повесить?— округлились глаза у человека.
— Ну, не живых! Они нарисованные на картинах. Но все как есть совсем голые и бесстыжие. А мужик слюни пускал глядючи. Называл их шедеврами великих художников и глазел часами на этих похабных баб. Одна и вовсе как проститутка, лежала ноги враскорячку, у ней даже на ночнушку не нашлось. Вся как на ладони, аж смотреть гадко. А он ее обозвал «Маха обнаженная», и что эту стерву сам Рембрандт рисовал! Уж я и не таю того мастера, не знакомил меня с ним мой мужик, но видать, кобель был махровый. Всех пятерых он намалевал. Я примерялась, у каждой задница толще моей. Про другое не говорю, те места я полотенцами завешивала. Чтоб Алешка не глазел. Ведь совестно перед сыном, перед соседями и людьми, какие приходят к нам. Ну, предложила дураку, что ночью сама изображу ему любую Маху, хоть спящую иль обнаженную и денег за это не попрошу. Он у виска покрутил, назвал дурной овцой. А чем я хуже его Махи? Ежли меня на ночь отмыть да приласкать, ничуть не хуже его шедевра буду. К тому ж, натуральная! Меня, коль по совести сказать, ни одна стенка не выдержит, ни в одну рамку не помещусь. Зато смотри и восторгайся, сколько хочешь! —забылась баба.
— Ну, так-то вот и легла врастопырку ночью. Точь-в-точь как та, что на картине. Он еще одну приволок с розовой сракой. Я тоже себе задницу свеклой натерла. И зову своего, чтоб глянул. Он посмотрел, плюнул, заругался и ушел. С тех пор не вернулся. Обозвал паскудно. И вместе со своими бабами насовсем убежал. Ну и ладно! Мы без него прожили и выросли. Лешка нормальный человек. Его, как отца, на глупости не тянуло. Натуральное предпочитал, хозяином в доме стал, не то, что некоторые. Не пил, не курил, по бабам не шлялся. Почти до тридцати годов сам домом управлял. Я горя не знала, пока не свалилась на нашу голову Ленка. Где ее откопал, ума не приложу. Привел вечером и сказал:
Читать дальше