Чума в Бедрограде

У кого-то из них Андрей, их Андрей.

— С вами свяжутся, — не скрывая удовольствия бросил фаланга и вразвалочку направился к выходу.

— Убиват’. И выкалыват’ глаза, — почти правдоподобно отчеканил Гошка и посмотрел на Бахту Руку в поисках хвалёной таврской агрессии, за которую всех без разбору тавров до сих пор иногда записывают в общественно опасные элементы.

Вопрос «ну и что делать?» был, наверное, и правда неуместным — известно, что. Неизвестно пока, кого и кому — ну, если не считат’ заметания следов вокруг канализаций, но это мелочи, рутинная работа, никакого тебе «выкалыват’ глаза».

В подвале Института госслужбы, куда они заехали лично выдат’ аттестационное спецзадание паре курсантов, было темно и дымно. Бедроградская гэбня давно сделала из этого подвала свой служебный кабак с музыкой, выпивкой, подвозимой через институтскую кафешку, и складом разнокалиберного оружия — тренироват’ся.

Лампы верхнего света Соций простреливал сразу же, как их опят’ меняли — он был убежден, что тренироват’ся имеет смысл либо в полут’ме, либо вообще вслепую, либо уж с каким-нибуд’ прожектором, б’ющим прямо в глаза. А при нормальной видимости любой дурак в цел’ попадёт.

— Допивай давай, — кровожадно зыркнул Гошка на джин безо всякого тоника в руке у Соция.

Они хотели сегодня стрелят’ по бутылкам — они будут стрелят’ по бутылкам, ящик с пустой стеклотарой сейчас спустят из кафешки, а фаланги, эпидемии, Университет и прочие мерзости пуст’ подождут. Всего пару часов, может, даже меньше — пока не отзвонятся отправленные на слежку курсанты, не доложат, в каком направлении выезжат’.

Фаланги «с ними свяжутся», а до тех пор из важных осталос’ только одно дело — плёвое, но ни курсантов, ни младших служащих на него не пошлёшь.

Соций сделал пару внушительных глотков и подошёл к большущей карте Бедрограда, закрывающей почти всю дальнюю стену. Из карты в нескольких местах торчали гвозди — вечно закрытые от городских властей въезды в Порт, истфак БГУ им. Набедренных (и отдельно места проживания всех голов Университетской гэбни), бедроградская резиденция фаланг на Революционном проспекте, одиннадцатый детский отряд, где окопалас’ Медицинская гэбня, вокзал в Старом городе, куда прибывают поезда из Столицы. Иногда приходилос’ забиват’ новые гвозди — как весной в дом Ройша, например.

Соций приспособил тару из-под джина горлышком на тот гвозд’, который пронзал прямоугольник угодий фаланг, но Бахта Рука молча — чтоб не подсказыват’ повернувшемуся спиной Гошке — покачал головой.

Фаланги — слишком просто, туда и так хочется выстрелит’.

Гошка угадает на первом же патроне, выиграет возможност’ не прикасат’ся к долбаному отчёту по идеологии за лето.

Соций кивнул, подумал немного и выбрал дом Ройша.

Это тоже не очен’-то заковыристо — с заражения Тощего переулка в субботу началас’ рассинхронизация с Андреем, — но уже лучше.

Бахта Рука закрыл ладонью глаза Гошке, развернул его к карте, и Соций сразу скомандовал:

— Пли!

Звон разбитого стекла всё равно прозвучал в унисон с первым же выстрелом.

С такой, как у них, синхронизацией ставит’ на кон идеологию за лето неосмотрительно.

Университет. Габриэль Евгеньевич

Фаланги всегда врут. Им нет дела до простых смертных, даже если смертные мнят, что у них теперь — уровень доступа и политика. Какая политика — так просто, карнавал, грызня на потеху тем, кто может войти в любой дом и сказать: всё, закончено.

Или не войти, или не сказать.

Максим заботливо и неслучайно оставил возле своей печатной машинки каких-то бумажек — копии запросов к фалангам, несколько страниц неких показаний, бесконечные столбцы имён; Габриэль Евгеньевич, разумеется, читать не стал — не смог бы, даже если бы захотел, перед глазами кружилось, летело. И потом: если Максим так просит, он попробует быть логичным.

Ничего не знать, не читать Максимовых бумажек и сидеть в доме-башне — пусть так; но всё же, всё же — неужели они не понимают, что фалангам до всего этого, что бы это ни было, — нет дела?

Глупые и нелепые, как котята.

И когда-нибудь перегрызут друг другу глотки.

Голову Габриэля Евгеньевича, как небо, обложило тучами; скоро, скоро прорвётся и хлынет. Облака — тяжёлые, чёрные, будто привязанные к небесному своду тончайшими ниточками — готовы обрушиться в любую минуту, и от этого напряжения всё гудит. Гудит и томится ожиданием, и остаётся только — ждать, ждать и молить о дожде.