на сторонний на забор забралась.
И сидит, как немой древний хор.
Наблюдает, пяткой бьет, жмет плечом.
Нет ни имени у ней, ни судьбы.
Ей не страшно — хоть сосновым колом
почеши посреди головы.
И она себе верна.
Ей всегда
снится только до-рожденье, отлив...
— как босая в простынях детвора
воду пробует, лицо закатив.
* *
*
Как будто я — полководец.
Солдаты мои убиты.
Лопатки коснулись теплых
камней последней стены.
Отбросить тень, как рубашку, —
вот вся подготовка к битве.
И тысяча тысяч копий
мне в сердце устремлены.
Но я их сморгну, как ресницу.
Я снова один и — воин.
Любимые и родные
сидят наконец в раю.
Отнятые ими силы
обратно как реки в море,
как льдины в реки стекают.
И я им навстречу стою.
На пеших, конных и ближних
не надо больше дробиться,
служить им ярмом и саблей,
и зеркалом, и водой.
Носить с собою повсюду
их беды, слова и лица.
Бояться тысячей страхов.
Проигрывать каждый бой.
Когда-то, в самом начале,
я так же перед врагами
стоял, готовый к победе,
и не ожидал солдат.
Тогда они и появились,
печатая пыль сапогами,
в которых болтались тыщи
моих ахиллесовых пят.
* *
*
Памяти кометы Галлея, при появлении которой члены калифорнийской секты убили себя, чтобы попасть на следующий за кометой инопланетный корабль.
Я говорю: не выжить.
Хватаюсь за кота.
И вкрадчиво слышу:
“Нет, смерть не так проста.
Умри, пока не тридцать,
а после — не смешно
влюбиться,
застрелиться
и смыться в НЛО”.
Над бухтою — комета,
Кулак, летящий в нос.
И брызги самолетов,
и светлячков, и звезд.
Мальчишки и девчонки
ждут, лица закатив,
когда концерт начнется,
когда раздастся взрыв.
Кастрируясь поспешно,
глотая залпом яд,
они во тьме кромешной
комете вслед летят.
Они еще туристы.
Их манит блеск и плен.
А нам уже от жизни
не надо перемен.
— От этого чуть скушно,
но — лучше все равно.
Никто нас не задушит,
не превратит в пятно...
(Ладонь легла на камень.
Мелькают спицы волн.
Душа растет веками,
а сердце — частокол.)
...как будто разогнались
и превратились в свет.
И время испарилось,
и расстояний нет.
Вокруг кондаков
1
Душа, душа моя, что спишь? — проснись!
Конец грядет: восстань
и имаши смутись.
Река течет огнем, и книги разогнулись.
Спустились с неба черные хлысты.
Земля рычит, леса бегут — а ты
Как пьяница на ложе растянулась.
2
Огромные и легкие святые,
как дирижабли,
висят над пляжем.
Под ними наши вечно дорогие
в прибое пляшут, руками машут.
Ни смерти, ни болезней, ни печали....
...Одно сиянье, одна отрада...
В аду видны мельчайшие детали,
А солнцу даже зрачков не надо.
* *
*
Будто пол подметают букетом роз.
Будто дали орлам развозить навоз.
Будто режут на животе салями.
Будто бьют торпедами по комарам.
Я стою и смотрю, скрепя кулаки,
я смотрю — и краснеют мои мозги.
Жалко вещь, которую тратят зря,
даже если растраченная — это я.
Иличевский Александр родился в 1970 году в Сумгаите. Окончил Московский физико-технический институт. В 1991 — 1998 годах занимался научной работой в Израиле и Америке. С 1998 года живет в Москве. Прозаик, поэт. Автор книг “Случай” (М., 2001), “Бутылка Клейна” (М., 2005) и др. Лауреат премии имени Ю. Казакова за 2005 год и премии журнала “Новый мир”.
Отцу и матери .
Поначалу он бродил по лесу без особых разведывательных целей. Так человек, который вернулся в дом, где провел детство, ощущает застывшее пространство счастья не ощупью предметов, но вспышкой всего существа. Теперь он знал, что лес всегда был его домом, что он — его пенаты. В юности пустота часто оказывалась пропорциональной числу людей, его окружавших, и он легко мог обнаружить себя в лесу — например, в дубовой роще у деревни Губастово, невдалеке от руин помещичьей усадьбы. Эту рощу местные называли “барским садом”.
Читать дальше
