Морис Одебер - Могила Греты Гарбо

Он ответил, что больше всего ненавидит, когда я увожу разговор в другую сторону, используя при этом искусство.

— Я спросил о задницах. Я хочу получить ответ на свой вопрос. Откуда в тебе эта страсть?.. И вообще, каким ты был раньше?

— Раньше я вел обычную жизнь молодого небогатого венца. Если хочешь знать, я могу рассказать тебе, что посещал женщин и дома терпимости. Помню, однажды в полумраке я встретил там Фрейда, переодетого сестрой милосердия…

Штернберг расхохотался.

— Нет, так просто меня не обдурить, особенно очевидной выдумкой… Значит, все было в пределах нормы? Никакого особого тяготения к задницам?

— Тяготение ко всему, что вызывало интерес.

— Хорошо, сначала. А потом?

— А что могло быть потом?

— Не так быстро! Мне кажется, Абеляр не бросил Элоизу после случившегося с ним [42] Вероятно, здесь имеется в виду тот эпизод истории любви знаменитого средневекового богослова Пьера Абеляра и Элоизы, племянницы каноника Фульберта, когда Фульберт из мести велел оскопить Абеляра. . И до этого их отношения ведь не сводились лишь к совокуплению! Иногда я спрашиваю себя: так ли это важно (старею, возможно), или дороже то, что французы называют… Не могу вспомнить…

— Любовные похождения?

— Именно… Так что?

— Не знаю, как психологически пережил травму Абеляр… Могу лишь сказать, что тот осколок уничтожил не только орган, удовлетворяющий желание, но и само желание. Не только инструмент, но и источник.

— Вполне допустимо. Но достаточно ли этого… Задницы! Умоляю! Задницы!

— Мне кажется, я уже объяснил тебе: в этой части тела есть сила, изящество, гармония, которые делают ее наиболее завершенной…

— Завершенной?

— Ты прав. Незавершенной, потому что с ее завершением, завершится сама жизнь…

— А что для тебя жизнь?

— Теперь ты изображаешь из себя платоника! Ну да, почему бы и нет. Судьба превратила меня из мужчины в идею мужчины. Я могу лишь продолжать движение.

Съемки начинаются в мае 1939-го, сам фильм выходит в ноябре. Режиссер — Любич. Америка сначала удивлена, потом разгневана видом ее смеющегося лица на экране. Она снова хочет смеяться, на этот раз в фильме Кьюкора. Критики безжалостны: «Страстное желание замаскировать бессилие сценария, полное отсутствие подлинных чувств превращают ее в клоуна, шута, обезьяну на помосте. Было бы так же неловко наблюдать за кривляющейся Сарой Бернар. Подобное потрясение равнозначно лицезрению собственной бабушки, выпившей лишнего».

Тогда она уходит из кинематографа, навсегда, в возрасте тридцати шести лет. Путешествует. Познает хандру бесконечно плывущего куда-то парохода, зябкие пробуждения в холодных гостиничных номерах, головокружительную смену пейзажей, горечь быстротечных романов. Она никогда не вернется в Голливуд.

Решение Греты, принятое в расцвете славы, потрясло мир, а газетчики как с цепи сорвались: одни не хотели этому верить и постоянно объявляли о ее возвращении, другие множили невразумительные объяснения ее поступка. Ее приход в кино был связан с тайной, тайной же оказался окутанным и ее уход. То, что я знал ее ближе, чем остальные, не позволяло мне лучше понимать ее: я уже говорил, что ничья жизнь не открывается перед нами полностью, нам удается ухватить лишь фрагменты. Вот один из них — возможно, я о нем уже вспоминал, — который позволит нам чуть приблизиться к ней. Однажды, когда она шла по двору студии, от группы статистов отделился мальчишка, он держал в руках блокнотик для автографов; мальчик направился к ней, а она убежала, будто ее вдруг охватила паника. Можно представить, как мальчишка возвращается после своей неудачной попытки к друзьям и спрашивает: «Вы видели? Нет, вы это видели? Можно подумать, она меня испугалась!» И друзья объясняют ему, что она действительно испугалась, что она избегает незнакомцев («Но я хотел только, чтобы она подписалась!» — обижается мальчишка), что она никогда не ставит своей подписи даже в регистрационных книгах в гостиницах, где каждый раз останавливается под каким-нибудь псевдонимом. «Но зачем она ведет себя так? Она ведь так известна, что ее все равно узнают!» Вполне справедливое замечание. Ее легко узнать, особенно когда она напяливает на себя старую шляпу, полностью скрывающую лицо, черные очки и слишком широкие для ее фигуры брюки — такие носит только она.

Она рассказала мне, как шла быстрым шагом через двор студии, мимо группы статистов, которые по ее просьбе и из уважения к ее неловкой маскировке по привычке сделали вид, что не замечают ее, а мальчишка с блокнотиком решил не упустить случай и направился к ней…