Эмманюэль Роблес - Это называется зарей

Валерио встал, выключил лампу, с бьющимся сердцем постоял с минуту неподвижно в темноте. Дождь прекратился. Он сознавал, что сцена с Анджелой и ее отцом лишила его сил. А между тем он сгорал от нетерпения. Ему уже недостаточно было знать, что в споре с Фазаро, с Латансой, с Анджелой да и со всем остальным человечеством правда на его стороне. Он знал, где искать истинного оправдания, того самого, единственного, в котором он нуждался.

Надев пальто, он пересек кухню и вышел через сад, тщательно закрыв за собой дверь. Дождь в самом деле прекратился, но запах черной воды, мокрых листьев, влажной земли плавал в ночи между деревьями, с которых падали капли, издавая какой-то странный, полный звук, словно в гулкой пещере с сочившимися водой сводами.

Увязая в лужах, он миновал изгородь из кактусов. Совсем рядом с упрямой яростью залаяла собака, потом вдруг внезапно смолкла, словно ей разом перерезали горло.

Валерио увидел, что в окне Клары горит свет. Обогнув крыльцо, он постучал в ставни и тотчас услышал слабый крик. С сжавшимся от волнения сердцем он подошел к двери. Справа, со стороны Кальяри сияли крохотные, ясные огоньки, затерянные в океане мрака. Но Анджелы у него внутри больше не было. Она отступила подобно тому, как отступает, медленно утихая, ненасытная лихорадка. «Надо было кончать с этим! Надо было кончать с этим!» — нашептывала ему кровь в уши, овеваемые ледяным ветром. Дорога, начавшаяся в Помпеях одним из ласковых вечеров неаполитанских предместий, заканчивалась у этой двери в тот момент, когда он со страстным вниманием прислушивался к шагам Клары по коридору.

— Это ты? — спросила она наконец, немного запыхавшись.

Она прижимала к груди концы своей шали и казалась очень взволнованной.

— Входи скорее. Значит, твоя жена не приехала? Что случилось?

— Она приехала. Пошли.

Очутившись в комнате, он обвел взглядом все вокруг. Итак все это существовало на самом деле: и эти теплые простыни, и эта лампа, и эти разбросанные книги, и этот покой, в котором внезапно растворялись все бури? Повернувшись к Кларе, он ласково обнял ее. Валерио ощущал ее напряжение, ее тревогу.

— Дорогой, объясни мне. Ничего серьезного, надеюсь, не случилось?

Это молящее личико внезапно испугало его. Возможно ли это? Неужели его ждет полное поражение? Он чувствовал себя как на канате, повисшем над головокружительной пропастью. Комнату наполнили призраки, они обвиняли, грозно обступив его. «Ты — воплощение Зла, союзник Зла, нет тебе счастья, это было бы слишком несправедливо».

— Скажи мне, дорогой? — умоляюще шептала Клара.

Итак, предстояло поставить на карту свою жизнь всего лишь одним словом, одной фразой, совсем коротенькой фразой — возможно, более смертоносной и убийственной, чем пуля, которая проделывает в теле маленькую брешь, открывая тем самым крохотный проход для смерти.

— Послушай, — сказал он, ужаснувшись всем этим теням, которые теперь угрожающе дрожали на стенах, — послушай, Клара… Сандро, Сандро Галли, муж Магды…

— Да?

— Он у меня. Полиция все еще разыскивает его. А он прячется у меня с тех самых пор, как убил Гордзоне.

Она слегка откинула назад голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

— У тебя? И приехала твоя жена? О, понимаю! Надо поскорее привести его сюда. Он не может больше оставаться у тебя. Мы поместим его в комнате моего брата. Мария будет молчать, не бойся. Надо привести его сейчас же.

И тогда он крепко прижал ее к себе. Ах, Клара, это были те самые слова, самые нужные слова. И опять все стало на свои места, он снова мог жить, и мир обретал свой истинный смысл. Он растерялся от переполнявшей его благодарности. Туман рассеивался. Ему удалось избежать гигантской катастрофы. Клара вовремя удержала его, удержала на краю страшной пропасти. «Клара, моя жена, Клара, моя любовь!» — кричала его обезумевшая душа. И Клара с удивлением смотрела на него, робко улыбаясь ему, а он положил ее поперек кровати, расстегнул тонкую блузку, обнажил нетерпеливой рукой ее восхитительную грудь, похожую на два букета, две весны, два прекрасных фонтана, и, с неистовой силой покрывая ее поцелуями, увидел, как преобразилось лицо Клары, выражая тихую чувственную радость, увидел, как закатились ее глаза, между полузакрытыми веками оставалась лишь тоненькая светлая полоска сладкой страсти, а ее алые, пухлые губы слабо шевелились, словно говоря: «Я — твоя, я принадлежу тебе, я люблю тебя, верь мне, и раз уж потом, много времени спустя, неизбежно должна прийти смерть, пускай она будет нам подругой, нежной, спокойной, верховной подругой, ибо я проделаю весь путь с тобой, я всегда буду с тобой, в тебе, всегда».