Ольга Токарчук - Дом дневной, дом ночной

Марта знала, что ни единая минута на земле не может быть только светлой, напряженной и звучной; по другую сторону планеты ее должна уравновешивать темная, размеренная, беззвучная и текучая минута.

Когда сны повторяют события прошлого, когда его пережевывают, превращают в картины, просеивают через сито значений, мне начинает казаться, что прошлое так же, как и будущее, навечно останется неразгаданным и непознанным. То, что я нечто пережила, вовсе не значит, что я поняла его смысл. Поэтому я в равной мере боюсь за прошлое, как и за будущее. А вдруг окажется, что то, что я знала и считала до сих пор неизменным и надежным, могло происходить совсем по иной причине и иным образом, а я и не предполагала. И привело бы меня это к чему-то иному, а я не открыла пути, потому что была слепа, потому что спала. И как же мне поступить со своим настоящим?

Взять хотя бы тех людей из интернета, к которым я присоединилась со своими снами, — ничто нас так не объединяет, как сны. Нам всем снятся одни и те же вещи поразительно одинаковым, хаотическим образом. Эти сны — наша собственность и одновременно собственность всех остальных. Вот почему нет авторов снов, вот почему мы так охотно помещаем их в интернете на всех языках и подписываемся только инициалом, именем, символом. Это единственная вещь в этом мире, на которую не распространяется право собственности. По всей земле, где бы люди ни спали, в их головах возникают малые запутанные миры, которыми, как диким мясом, обрастает реальность. Может, найдутся спецы, которым известно, что означает каждый из них в отдельности, но вряд ли кому известно, что они значат вместе взятые.

Я нахожусь в мрачном старом городе, полном старинных, узких каменных домов. Исследую некий феномен, а именно: в стенах домов зияют круглые дыры, и никто не знает, как они появились. Этим-то я и занимаюсь, исследую пробоины в стенах, сетчатых оградах, заборах, окнах и обнаруживаю, что они расположены в определенном порядке, образуя своего рода туннель в предметах, как будто что-то летело и пробивало брешь во всем, что встречало на пути. Я, однако, не пытаюсь установить, что это было. Меня завораживает траектория полета. Сначала мне кажется, что это «что-то» прилетело с неба, приблизилось к земле и умчалось обратно ввысь. Но факты свидетельствуют о другом — это «что-то» вылетело из-под земли и исчезло в небе. Предметам особо не мешает то, что они дырявые.

Я пошла к Марте. Косила у нее крапиву вдоль тропы, ведущей к ручью. Она семенила за мной, сложив на груди руки, и говорила, что Бог забыл создать многих животных.

— Например, бродю, — отозвалась я. — Он был бы весь твердый, как панцирь у черепахи, но на длинных ногах и с крепкими зубами-жерновами. Бродил бы по ручью и пожирал всякие нечистоты, тину, мертвые ветки, даже мусор, который вода несет из деревни.

И мы с ней стали вспоминать тех животных, которых по каким-то своим соображениям не создал Господь. Стольких птиц позабыл, столько зверья, которое обитает в глубинах земли. Наконец Марта призналась, что больше всего ей недостает того громадного неуклюжего зверя, который по ночам сидит на развилке дорог. Не сказала, правда, как он называется.

Ранним летом на лугах начинали появляться немцы. Их седые головы проплывали среди моря травы. На солнце весело поблескивали очки в тонкой металлической оправе. Имярек сказал, что немцев можно узнать по ботинкам, они у них белые и чистые. Мы за обувью не следим, относимся к ней без почтения. Наши ботинки топорные, всегда из темной кожи. А то и резиновые сапоги, боты, в которые Стасек Бахледа стряхивает пепел с сигарет. Наши ботинки — из материалов, лишь похожих на кожу, аляповатое черно-белое подражание Моде, Спорту, Улицам Европы. Наши ботинки вечно запачканы красноватой размокшей землей, скособоченные, промороженные и пересушенные.

Немцы высыпали из автобусов, которые робко, так, чтобы не бросаться в глаза, останавливались на обочинах дорог. Шли небольшими группками или парами, чаще всего парами. Он и она как будто бы искали место для любовных утех.

Заснимали на пленку пустыри, что вызывало у многих удивление. Почему не фотографируют новую остановку, новую крышу костела, а одни пустые пространства, заросшие травой? Мы частенько приглашали их на чай с чем-нибудь сладким. Они не разваливались на стульях, не просили налить еще. Допивали чай и уходили. Нам становилось неловко, когда они пытались всунуть нам в руку несколько марок. Мы боялись показаться дикарями, с этим нашим вечным ремонтом, осыпающейся на землю штукатуркой, прогнившей ступенькой на лестнице.