Джоди Пиколт - Чужое сердце

– Я был одним из присяжных, – пробормотал я, не отнимая от лица комок коричневой бумаги.

– Простите?

«Это я должен просить прощения», – подумал я. Взгляды наши пересеклись.

– Я был одним из присяжных, осудивших Шэя Борна на смерть. До того как стал священником.

Флетчер изумленно присвистнул.

– А он знает?

– Я сказал ему пару дней назад.

– А его адвокат?

Я покачал головой.

– Никак не избавлюсь от мысли, что Иуда, должно быть, чувствовал себя точно так же, после того как предал Иисуса…

Уголки его рта чуть приподнялись.

– Вообще-то ученые недавно обнаружили гностический текст – Евангелие от Иуды, – в котором о предательстве почти ничего не написано. Иуда изображен в нем скорее доверенным лицом Иисуса. И только ему он мог поручить выполнение неизбежного.

– Даже если речь шла о содействии самоубийству, – сказал я. – Уверен, Иуде самому потом было довольно хреново на душе. В конце концов он покончил с собой.

– Ну, – сказал Флетчер, – это правда, тут не поспоришь.

– Как бы вы поступили на моем месте? – спросил я. – Вы бы продолжили попытки помочь Шэю?

– Думаю, все зависит от того, какими причинами вы руководствуетесь, – аккуратно подбирая слова, сказал Флетчер. – Хотите ли вы спасти его, как заявили в суде, или себя? – Он покачал головой. – Если бы люди сами могли отвечать на подобные вопросы, нужда в религии отпала бы вовсе. Удачи вам, отче.

Я вернулся в кабинку и, опустив крышку, сел на унитаз. Вытащил из кармана четки и прошептал знакомые слова молитв, сладкие, как конфеты. Поиски Господней милости не похожи на поиски пропавших ключей или забытой фотомодели из сороковых. Когда ты приходишь к цели, солнце будто бы озаряет хмурое утро первыми лучами; мягкая кровь словно бы проседает под тяжестью твоего тела. И конечно, найти милость Господа невозможно, пока не признаешь, что душа твоя блуждает в потемках.

Туалетная кабинка федерального суда – это, пожалуй, не лучшее место для обретения благодати, но, с другой стороны, почему бы и нет.

Милосердие Господне.

Милосердие.

Раз уж Шэй готов пожертвовать своим сердцем, то я должен по крайней мере убедиться, что хоть в чьем-то сердце останется он сам. В сердце человека, который, в отличие от меня, никогда его не осуждал.

И тогда я решил найти сестру Шэя.

Очень сложно подбирать одежду, в которой будет похоронен твой ребенок. Распорядитель похоронного бюро велел мне заранее об этом подумать. Сам он предложил какое-нибудь симпатичное платьице, желательно с открытой спиной, и попросил принести ее фотографию, чтобы подобрать макияж и повторить ее природный румянец, натуральный цвет кожи и прическу.

Мне хотелось сказать ему, что Элизабет ненавидела платья. Она предпочитала штаны без пуговиц (пуговицы ее раздражали), прошлогодние хэллоуинские костюмы или медицинский халат, который мы подарили ей на Рождество. Буквально за пару дней до случившегося я видела, как она «оперирует» громадный кабачок размером с младенца. Я хотела сказать ему, что прически у нее не было, потому что усидеть на месте и позволить заплести себе косички или завить локоны она не могла. И что я не хотела никакого макияжа, потому что сама я уже не могла пережить этого уникального момента единения, когда я впервые наложила бы ей тени, подвела глаза и накрасила губы перед первой вечеринкой.

Распорядитель сказал, что можно будет установить столик с сувенирами: плюшевыми игрушками, семейными фотографиями, любимым печеньем Элизабет. Поставить ее любимые песни. Попросить друзей из школы написать ей записки, которые потом можно положить в гроб в шелковом мешочке.

Мне хотелось сказать ему: «Вы не понимаете, что, помогая людям устроить одинаковые «осмысленные» проводы, вы обессмысливаете их». Элизабет заслуживала салюта, ангельского хора, обратного поворота планеты вокруг своей оси.

В конце концов я одела Элизабет в балетную пачку, которую она всегда хотела примерить, когда мы ходили по магазинам. А я всякий раз заставляла ее снять нелепую юбку и вела домой. Я позволила распорядителю похорон наложить на ее лицо первую косметику. С собой она забрала плюшевого пса, своего отчима и большую часть моего сердца.

Хоронили их в закрытом гробу, но прежде чем мы отправились на кладбище, распорядитель приподнял крышку, чтобы нанести последние штрихи. В этот момент я оттолкнула его и сказала: «Позвольте мне».

Курт, как и полагалось офицеру, убитому при исполнении, был в форме. Выглядел он точно так же, как всегда, не считая тонкой белой полоски на безымянном пальце: его обручальное кольцо я теперь носила на цепочке.