Горан Петрович - Различия

Мне кажется, я мог бы смотреть на нее целый день... Вдруг песня из буфета «Согласие» стала затихать, а потом и вовсе смолкла. Послышались крики. Потом шум настоящей ссоры. Позже я узнал, что тот самый краснолицый солдат не желал рассчитаться за три кружки пива, которые выпил. Уперся и заплетающимся языком твердил, что платить не будет:

— Да ладно, ты, официант, чего, не можешь хоть раз армию угостить... Почему именно мы должны за все платить в этом несчастном государстве... Ну не даешь в кредит, так хоть угости... Чего ты все работаешь да работаешь, сядь с нами, запой, хоть подтяни... Признайся, ты не хочешь отпускать в кредит, потому что считаешь, что мы с войны не вернемся... Что мы все там погибнем...

Старый официант щурился, пытаясь оценить, как далеко может зайти дело. Один этот день принес дохода больше, чем предыдущие десять. Но посетители становились все требовательнее. И это еще вопрос, сможет ли он позже справиться с ними. Он знал, как все может повернуться. И хотя ему не хотелось, решил не рисковать. Будут еще деньги, и солдаты здесь еще будут, и они не пропустят возможность выпить. Уж это-то точно. Он лишь на секунду поднял глаза:

— Буфет закрывается.

— Как это закрывается? — подскочил краснолицый.

— Вот так, закрывается. Моя смена кончилась... Я и так из-за вас здесь задержался. — Официант повернулся к нему спиной и начал убираться на стойке.

— А мы? Нам куда деваться? — ударил себя в грудь краснолицый.

— На перрон, за вами вот-вот поезд придет.

— На перрон? Как бездомные собаки... — плюнул тот на пол и грязно выругался.

Официант сделал вид, что не расслышал. Что ж, за такие хорошие деньги можно стерпеть оскорбления и похуже. Опять же важно, чтобы солдатики успокоились. А чем они займутся, оказавшись за стенами «Согласия», его не касается. Пусть об этом позаботятся офицеры, их всю жизнь готовили к таким вот моментам... Важно только, чтобы они все ушли, а там пусть делают что угодно, дальнейшее его не касается.

Так и вышло. Совсем молоденькие, почти мальчишки, резервисты оставили свое снаряжение перед буфетом, побросали каски, оружие, противогазы и ранцы, расстегнули ремни, сбросили рубахи и, растянувшись вдоль железной дороги, принялись бегать наперегонки и перекрикиваться, прыгать через шпалы, загребать сапогами шуршащий гравий и, как дети, съезжать с насыпи...

Те, что разгорячились больше остальных, начали, едва держась на ногах, соревноваться, кто точнее стреляет; несколько пуль звякнуло по металлу — это кто-то попал в фонарный столб и в рукоятку стрелочного механизма, а самый распоясавшийся очередью срезал два предупредительных флага с Андреевским крестом по обе стороны шоссе перед железнодорожным переездом...

Несколько человек толпились возле колонки, они умывались мутной водой, рассматривали мемориальную табличку с именами из прошлых войн, но во всем списке не было ни года, ни фамилии, которые можно было бы разобрать, в течение десятилетий никто не взял на себя труд хоть раз подновить бронзовой краской начисто отмытые дождями буквы...

Собралась еще одна группа, эти советовались, за сколько можно добраться, если пойти напрямую, через пшеничные поля, до того городка на равнине, с верхушками барочных колоколен и бетонных элеваторов... Уж там-то должна быть какая-то кафана или хотя бы магазин. Что такого, если они даже и опоздают на то самое неизвестно что, что должно здесь пройти неизвестно когда? Куда спешить, уговаривали они офицеров. Война, которой как бы и нет, все никак не начнется...

Кое-кто из буфета направился в здание станции... Человека три-четыре, не больше.

Все это я узнал позже. Как там дело было.

Я думаю, что мог бы смотреть на молодую женщину с ребенком целый день... И тут в зал ожидания ввалились четверо солдат. Тот самый, краснолицый, пьяно и громко проговорил, стараясь, чтобы это прозвучало достаточно строго:

— Так, гражданские лица, а вы здесь чем занимаетесь? Забились тут в нору, в берлогу!

Народ сомлел от ожидания и жары, никто и головы не поднял, все продолжали сидеть, уставившись себе под ноги. Ну, разумеется, кроме той самой прожорливой бабы, сейчас она извлекала из кошелки и один за другим отправляла в рот куски рулета с маком, нарезанные по-домашнему, то есть толщиной в три пальца. Пару минут назад она снова предложила мне: «Сосед, может, хочешь, угощайся, возьми кусочек штруделя».