Норман Мейлер - Нагие и мёртвые

- Садитесь, - предложил он.

- Что случилось, отец? - спросил Галлахер, садясь на табурет.

- Закуривайте, сын мой, - продолжал Лири вместо ответа и зажег Галлахеру сигарету. - Ну как, много писем вы получили из дому? - спросил он неторопливо.

- Жена пишет мне почти каждый день, отец. Сейчас она вот-вот должна родить.

- Да, да... - тихо пробормотал Лири и замолчал. Он потрогал пальцами свой подбородок, а потом неожиданно сел рядом с Галлахером. Положив руку ему на колено, он сказал: - Мужайтесь, сын мой, у меня тяжелое известие для вас.

У Галлахера мурашки побежали по телу.

Что случилось, отец? - спросил он дрожащим голосом.

- Знаете, сын мой, есть много таких вещей, которые трудно бывает понять. Вы должны просто поверить, что это воля божия, что бог все видит и делает все к лучшему, даже в тех случаях, когда мы не можем понять, почему он сделал так, а не иначе.

Галлахеру стало не по себе, он похолодел от ужаса, в его голове возникли самые невероятные предположения.

- Уж не ушла ли от меня жена? - Он тут же почувствовал стыд за то, что сказал.

- Нет, сын мой, у меня известие о смерти.

- Мать? - торопливо спросил Галлахер.

- Отец Лири отрицательно покачал головой.

- Нет, ваши родители в добром здравии.

Галлахер сразу же подумал, что умер его новорожденный ребенок. Он почувствовал облегчение. "Это не так уж страшно", - пронеслось у него в голове. На какой-то момент к нему снова вернулась надежда на то, что отец Лири вызвал его не только для того, чтобы сообщить о смерти ребенка, но и для того, чтобы оставить у себя в качестве второго помощника.

- Нет, сын мой... умерла ваша жена.

Сначала слова священника как-то прошли мимо сознания Галлахера. Он сидел, никак не реагируя на них и ни о чем не думая.

Через неплотно прикрытые клапаны в палатку влетело какое-то насекомое. Галлахер молча наблюдал, как оно, жужжа, металось из стороны в сторону.

- Что? - спросил он наконец.

- Ваша жена умерла во время родов, Галлахер, - произнес Лири, смотря в сторону. - Ребенка, впрочем, удалось спасти.

- Мэри была невысокого роста... - сказал Галлахер.

В его сознании бесконечно повторялось одно и то же слово:

"Умерла, умерла..." Почему-то он представил себе Мэри трепещущей и подергивающейся, как японский солдат, которого убили там, в лощине. Галлахера затрясло.

- Умерла, - тихо произнес он, не придавая этому слову никакого значения.

Он сидел молча, погрузившись в самого себя; его мысли отступили куда-то далеко-далеко, и слова капеллана только слегка касались самой поверхности его как будто анестезированного мозга.

Почти целую минуту он чувствовал себя так, как будто ему рассказали о совершенно постороннем человеке, который его почти не интересует. Странно, но единственное, о чем он подумал сознательно, так это о том, что надо произвести на капеллана впечатление переживающего и встревоженного человека.

- О-ох, - сказал он наконец.

- Мне сообщили об этом очень кратко, - продолжал Лири, - но я расскажу вам подробнее, как только узнаю что-нибудь, сын мой. Конечно, это очень тяжело - быть так далеко от дома и не проститься в последний раз с самым дорогим человеком.

- Да, тяжело, отец, - согласился Галлахер машинально.

Так же постепенно, как наступает рассвет, Галлахер начал медленно различать вокруг себя предметы и осознавать то, что сказал ему священник. Разум подсказывал ему, что произошло что-то плохое, и, еще не полностью придя в себя, он подумал: "Надеюсь, что Мэри, узнав об этом, не очень встревожится". Но тут же сообразил, что это абсурд, Мэри уже не может тревожиться. Он уставился непонимающим взглядом на деревянный стул, на котором сидел священник. Ему показалось, что он сидит в церкви; механически он посмотрел на свои руки и попытался принять серьезный вид.

- Жизнь продолжается, сын мой, подтверждение этому - рождение вашего ребенка. Если вы пожелаете, я узнаю, кто возьмет на себя заботы о вашем младенце. Возможно, мы сможем получить разрешение на увольнение вас в отпуск.

Эти слова Лири почему-то вызвали в сознании Галлахера мысль, что он увидит жену, но он опять сообразил, что она мертва. На этот раз его разум не сразу постиг абсурдность таких мыслей. Галлахер сидел молча и думал о том, что утром, когда он взбирался на машину, так приятно светило солнце; ему захотелось возвратиться туда, назад...

- Будьте мужественны, сын мой.

- Да, да, отец.

Галлахер встал. Подошвы ног совсем ничего не чувствовали, а когда он дотронулся рукой до рта, губы показались какими-то чужими, вспухшими. На какой-то момент его охватил страх, и он вспомнил о змее в пещере. "Наверняка врач был еврей", - подумал Галлахер, и эта мысль тут же исчезла.