Дмитрий Тростников - Знаменитость

Рудик посмотрел куда-то в сторону.

— Ты Сережа — молодой еще, — тяжело вздохнул он. — И тебе еще не понятно, что значит, когда речь идет о самой жизни. Вот если помрет Алеша — тогда уже точно никто нигде его не запишет. И о деньгах, о бизнесе уже думать не приходится, нам с тобой не повезло…

Он неправильно понял меня. И это было обидно. По его тону я понял, что на союз со Львом Рудиком не могу рассчитывать бесповоротно. Оставалось только бежать назад. Хватать Алешу и силком тащить его в ближайшую поликлинику. В коридоре я мельком бросил взгляд на стенные часы. Они показывали полшестого. Еще оставалась слабая надежда застать на месте какого-нибудь задержавшегося на приеме ЛОРа или хотя бы терапевта.

Но, взбегая по лестнице к нам на четвертый этаж, я столкнулся с аккуратно спускающимся Янкелем Шейфером.

— Как там Алеша? — спросил я, инстинктивно пугаясь.

— А разве вы не столкнулись у подъезда? — удивился старый импресарио. — За ним минуту назад заехал Вадим и увез готовить к операции. Мне не удалось их отговорить. Вот еще вспомните мое слово: раз эта история так неудачно началась — закончится она еще хуже…

В ответ я застонал и сел на деревянную ступеньку, обхватив голову. Нетерпеливый отличник уже успел побывать здесь до меня. Он заявился раньше времени. Торопясь забрать пациента, чтобы поскорее приступить к операции. И Алеша даже не вспомнил, как я умолял его ни на что не соглашаться без меня, пока не вернусь. Как завороженный, повинуясь странной, оборотной стороне таланта, которая заставляет разрушать себя.

Шейфер остановился рядом и принялся расспрашивать меня. И как только я сказал правду — что Алешу не смотрел ни один квалифицированный врач, кроме студента-пятикурсника (пусть даже круглого отличника!) — импресарио тоже пришел в ужас!

— Что же вы ко мне не обратились, как только он заболел! — грохотал на несколько лестничных пролетов гневный голос Янкеля. — Я же достаю билеты на концерты в филармонию всем медицинским светилам Одессы! Неужели бы старый Янкель не постарался, чтобы спасти такой самобытный талант?!.. Да у меня в друзьях сам завкафедрой ЛОР-болезней Захар Смолин! Он же всех моих артистов обследует…

— Мы не могли обращаться к врачам, вы ведь сами знаете — Алешу ищет КГБ, — оправдывался я.

— Вы не знаете, что говорите, молодой человек, — покачал головой старик. — В 37-м году Захар, чтобы остаться учиться в медицинском институте, был вынужден отречься от своего отца, которого арестовали как «врага народа». Фамилию матери взял. С тех пор прошел не один десяток лет, сам Захар спас не одну сотню жизней. Но знаете, его по сей день изнутри жжет тот грех, который взял на душу по молодости… Так что доносить в КГБ пойдет кто угодно — только не Захар. Это я вас уверяю.

— Вадим говорил, что сегодня в мединституте собирается ученый совет! — вспомнил я. — Этот ваш Захар там может быть?..

— Наверняка там! — мгновенно подхватил мою мысль импресарио. — Ученые советы — это такая говорильня, которая имеет свойство затягиваться. Бегите швыдче! У вас ноги молодые. Бог даст, застанете его — тогда говорите, что от Янкеля Шейфера пришли…

Но его последние наставления я уже не слышал. У меня вдруг появился еще один, последний шанс спасти голос Алеши. И я не собирался его упускать.

Через двадцать минут я уже метался по Дерибасовской, расспрашивая прохожих — где одесский мединститут. Но все, к кому я обращался за советом, оказывались либо приехавшими курортниками и знали город не лучше меня, либо пускались в такие неясные долгие объяснения на южнорусском диалекте, что приходилось бросать их и бежать дальше.

Потратив время на блуждания и путаницу, я, наконец, вбежал в здание мединститута. Студентов в этот предвечерний час здесь уже практически не осталось. Коридоры и лестницы пугали гулкой пустотой. А я не представлял, где искать кафедру ЛОР болезней. И спросить было не у кого. Вахтера, дремавшего на входе, в этот момент как раз строго отчитывал небольшой старичок в легком плаще. Невзирая на субтильный вид, он прямо метал громы и молнии. И я не решился встрять со своим вопросом. Тем более, что вахтер после этого вполне мог просто не пустить меня, как постороннего, в опустевшее здание.

Оставался единственный выход — заглядывать во все аудитории подряд. На первом этаже было пусто. В нескольких аудиториях склонились над учебниками то ли припозднившиеся зубрилы, то ли наоборот — двоечники, задержавшиеся на пересдачу «хвостов».