Дмитрий Тростников - Знаменитость

Тяжело отдуваясь после подъема на четвертый этаж, в нашу комнату грузно шагнул Янкель Моисеевич Шейфер. Едва не налетев на знаменитого пожилого импресарио, я остановился, пораженный.

— Ну, и где таки ваши тридцать три несчастья?! — строго спросил меня Янкель, подавая авоську с яблоками и сливами. — И без вас уже вижу, — проворчал он, делая шаг в комнату и оглядываясь.

Удивленный певец уже сидел на кровати и тер глаза.

— Какой же вы, Алеша, все-таки непрофессионал! — Громогласно, от души посетовал импресарио. — Певец должен беречь связки, как пианисты и скрипачи берегут пальцы!

Алеша немо и виновато развел руками и попытался встать навстречу строгому старику.

— Сиди, сиди! — махнул ему Янкель Шейфер, подхватил могучей рукой ближайший стул и подсел к кровати больного. — Вот услышал, что заболел Алеша Козырный, решил навестить, гостинцев занести.

Алеша попытался что-то ответить, но его горло жалко просвистело, так, что певец поморщился от боли. Он опять что-то накарябал ручкой в блокноте и показал старому импресарио.

— «Я не настоящий певец»… — медленно разобрал, щурясь без очков Янкель Шейфер. — Да кто же такую глупость вам внушил?!.. — возмутился импресарио. — Люди любят ваши песни. За радость. За бойкие мелодии, за юморок специфический. За то, что свободные они. И подумаешь, если их не признает Союз композиторов?!.. И кто только выдумал эту глупость: делить песни на первый и второй сорт? Ерунда это. Вот артистов точно можно поделить. Есть артисты, которых публика слушает, и есть артисты, на которых публика засыпает. А все остальное — от лукавого! И не знаю я, зачем вы так хотите все поменять и отказаться от своих прежних песен? Если уж судьбой уготовано, что они у вас лучше всего получаются — так и надо их петь! Какой смысл сопротивляться божьему промыслу?..

Алеша молчаливо улыбнулся. А строгий Янкель тяжело вздохнул. И я спохватился, что мне надо бежать. Старый импресарио пообещал посидеть с Алешей, развлекая примолкшего певца разговорами, и попутно учить уму-разуму. Янкель слышал про проблемы с голосом. И тоже не одобрял планы скоропалительной операции.

Выскочив на лестницу, я дал себе волю и чуть не кубарем слетел вниз. Я уже знал, что Лев Рудик в обычной жизни работает завхозом в районном исполкоме. Здание районной власти располагалось в двух кварталах. Я торопился застать Льва Евгеньевича на работе. Потому что ближе к вечеру Алешу мог забрать его племяш. А я поклялся этого не допустить. Вот и промчался эти два квартала бегом.

У себя в кабинете Рудик разговаривал с кем-то по телефону. Причем разговор шел важный. Потому что при виде меня он только удивленно поднял брови, но речи не прервал.

Я стоял и сочинял в голове то, что должно было его убедить. Поэтому особенно не прислушивался к разговору, пока наш одесский продюсер не отчеканил в трубку.

— Брось меня стращать, Василич! Я, в отличие от тебя, тюремную шконку хорошо себе представляю. И с блатными всегда умел находить общий язык.

Тут уже я напрягся. Ведь такой разговор он мог вести только с Ленинградом.

— И твоего Беса не боюсь! Заруби себе это на носу. И так со мной разговаривать не надо. И не такие базары держать приходилось…

Рудик без раздумий повесил трубку.

— Коллега твой питерский забеспокоился! — пояснил он, недовольно крякнув. — И откуда только узнали, что вы у меня в Одессе? Вы ничего такого домой не сообщали, Сережа? И тут нигде не засветились?

Я ответил отрицательно, хотя и смутился, вспоминая инцидент в картежном притоне. Откровенно говоря, я сразу опасался, что известие о нашей одесской гастроли могло прийти в Питер по «блатному» устному телеграфу. Но не подозревал, что это случится так скоро.

— Предлагает мне с ним Алешу делить, — усмехнулся Рудик, кивнув на телефон. — Что за люди! Знал бы он, в каком состоянии Алеша сейчас, так и денег на междугородний разговор пожалел бы, наверное!

— Лев Евгеньевич! Мы не имеем права Алешу искалечить, — начал я, все еще не избавившись от смущения. — Мы обязаны хотя бы показать его другому врачу.

— Так времени нет, Сережа! — развел руками продюсер. — Ты же слышал, что Вадим сказал? Ситуация ухудшается, он уже начал задыхаться. Ты можешь поручиться, что он ночью в ящик не сыграет, и мы к утру не будем иметь на руках свежий труп?..

— Ручаюсь вам! — горячо заявил я. — Вадим ошибается! Это же народный артист! А если изуродовать его горло, уже не только вы, его уже никто никогда записать не сможет!..