Е. Бирман - Игра в «Мурку»

— Без пилястров, контрфорсов, куполов, золотой шестиконечной звезды на фоне высокого неба, — пришел ему на помощь Борис.

— Ну да, — подтвердил разведчик.

— Понимаешь, Серега, — начал Борис очень серьезно, — мы ведь издавна с Богом накоротке. Мы, выходя из туалета, омываем руки и благодарим Всевышнего за удачное облегчение или жалуемся на все, что показалось нам не так — то ли стул слишком жидкий, то ли моча концентрированная. И нечего тут стесняться, ибо такими Он нас создал: с жидким стулом и концентрированной мочой.

Серега этим высказыванием несколько смутился, и Баронесса посоветовала Сереге не принимать речи Бориса слишком уж всерьез. У него, у Сереги, будет еще немало случаев убедиться в справедливости ее слов, добавила она.

Целью разговора с Серегой было, конечно, почувствовать и прощупать его, результатом же было то, что, хотя Серега оказался немногословен, Шпион-Воен-Совет скорее из-за его молчания и отсутствия в нем и тени скованности проникся доверием и симпатией к русскому шпиону, который с самого начала, казалось, чувствовал себя здесь как дома. Ощущение это усиливалось еще и тем, что из всех присутствующих он один восседал в домашних тапочках. Только однажды вышла неловкость, когда в дело вмешалась Аталия. Не было ли у Сереги в детстве сексуальной тяги к матери или к старшей сестре, поинтересовалась она. Серега перестал болтать тапочкой и обиженно обвел глазами присутствующих, как будто прося у них заступничества.

— Он же русский разведчик, а не американский шпион, — зашикали все на Аталию. — При чем здесь Фрейд? Он воспитан на Марксе, Ленине и Дзержинском.

Теодор привел историческую справку: Женни жаловалась на откровенную сексуальную грубость Маркса, Инесса Арманд и Надежда Крупская на Ленина не жаловались, но и друг с другом не встречались, чтобы обсудить детали, значит, ничего особенного там не происходило. Дзержинский к какой-то даме ездил во Францию, будто он романтический поэт, а не первый и главный чекист.

Серега, почувствовав поддержку, сразу успокоился и даже миролюбиво взглянул на Аталию, а она ему подмигнула.

Сначала задумались, какую информацию собирать для Сереги, но, в конце концов, решили, что вся эта игра в шпионаж выглядит нелепо и по-детски, просто пусть доложит Серега в Центр, что шпионская сеть есть, а шпионить пока не за чем. Главное, что Сереге, понятное дело, нужно быть поближе к своей сети, поэтому он должен немедленно переселиться из Димоны в Шхунат-Бавли в Тель-Авиве. А оттуда, если что, — в Нетанию рукой подать (двадцать минут на автомобиле без пробок). А шпионские сети ведь иногда специально бывают замороженными на долгий период. Серега согласился. Руководимая им замороженная шпионская сеть в Тель-Авиве! Такой славной работенки у него еще не было! Настоящая синекура! И всего-то нужно пока от Москвы — ни явочные квартиры организовывать, ни каналы передачи информации налаживать, ничего. Только передать с попутным самолетом досье Теодора.

Под конец совещания и знакомства предложил Борис название для шпионской сети — «Брамсова капелла». Название всем понравилось своей изысканной загадочностью. И опять все члены Кнессета Зеленого Дивана, как и все члены Шпион-Воен-Совета, вступили в ряды «Брамсовой капеллы». Когда Серега отбыл (ему предстояло еще щеткой как следует пройтись по подошве), Теодор восхищенно заметил:

— Надо же, как он легок в общении. А я вот плохо веду себя в незнакомых компаниях: больше молчу, обижаюсь, когда к моим словам невнимательны или не придают им должного значения.

Получив донесение Сереги, полковник Громочастный сначала задумался, не почувствовать ли ему ярость, потом покачал головой, потом тихо засмеялся и лишь затем задумался снова.

— Нет, ну каков Серега-то наш! — говорил он майору Владимиру Пронину. — Всего год в Еврейском Государстве, а какие фортеля уже научился выкидывать! Никогда не думал, что он так восприимчив к чужим культурам. Послушай, Пронин, а может быть, он и в самом деле внук еврея? Ты бы покопался, проверил.

— Хорошо, Петр Иосифович, сделаем.

— Я помню, как мы его принимали в школу КГБ. Я был в приемной комиссии. Майор Карманников задал ему этот вечный дурацкий вопрос про одноклассницу на мосту. Так этот цветок жизни провел ребром ладони по горлу, а у самого улыбка с лица не сходит. С такой улыбкой воздушные шарики раздавать на набережной в Тель-Авиве, а не в нашей организации работать. Но я подумал — это именно то, что нам нужно. И вот теперь думаю, а не ошибся ли я? Мы ведь, Володя, не гинекологи — мы проникаем в мысли. Неужели я тогда проник не до конца? Весь он был такой светлый, открытый, мы над его агентурным именем даже не размышляли — Есенин, и все. Нельзя сказать, что это был лично мой революционный подход к делу. К тому времени уже была на счету у нашей организации удача с Добрым Дедушкой Маленькой Интифады. Из всех кандидатов этот будущий Дедушка был единственный с шармом, понимал обаяние улыбки, ценил мизансцены. Были всякие слухи о причине этих его талантов, но их, я думаю, «теодоры» распускали от злости. А уж он «теодоров» поимел и спереди, и сзади, и особенно в уши — настоящий мужчина, хоть на вид и не намного лучше самих «теодоров». Майор Пронин широко улыбнулся, но Громочастный осадил его резко: