Михаил Барщевский - Вокруг меня

Подумал, для кого-то из волнующихся юнцов это будет „Семнадцать мгновений актерской весны“… Тьфу, пошлятина! Значит, результаты голосования в итоге будут выглядеть примерно так — 14:3.

Маймин ни разу не оказывался в одиночестве. Ни с „да“, ни с „нет“. Всегда кто-то, исходя из своего видения, своих вкусов, тоже не разделял мнения большинства. Но эти люди менялись. А он, Маймин, неизменно принадлежал к меньшинству. Это-то и раздражало остальных.

Стал слушать дальше. К этому моменту девочка прочитала стихотворение. Вполне сносно. Теперь читала басню. Плохо, Будто сказку рассказывала. Но… Что-то оригинальное в исполнении было. Какая-то наивность в голосе. Редкость. Обычно в басне самовыражались за счет глубокомыслия, значимости намека. Или скатывались в сказочное сюсюканье. Здесь же звучало что-то природное. Нет, первородное. Но плохо — без акцентов, без тембрового обыгрывания персонажей.

Маймин не переставал удивляться тому, что время чтецов прошло. Ну, кто сегодня? Юрский да Райкин. Но Костя то ли ленится, то ли этот его дар не востребован. Наверное, последнее. На самом деле каждый второй выпускник Училища умел хорошо читать. Но публика на это не шла. На радио же все передачи когда-то популярного жанра закрыли.

Бугров сказал свое традиционное „спасибо“, не дослушав басню, что, как правило, не сулило поступающему ничего хорошего. Спросил, поет ли девушка. Играет ли на музыкальных инструментах? В том, что она ответит: „Пою“, — Маймин не сомневался, Как, впрочем, и в том, что пением это назвать будет нельзя. А вот по поводу инструмента подумал-либо фортепьяно, либо гитара. Так всегда. Либо то, либо другое. В отдельных, по преимуществу национально-предопределенных случаях, скрипка.

Ответ отличался оригинальностью — на гитаре и скрипке.

Девушка запела. Маймин вздрогнул. Голос оказался неожиданно низким. Очень чистым. Звук лился свободно, естественно, без надрыва и напряжения. Девушка взяла высокую ноту. Тоже свободно, даже легко.

Маймин открыл глаза.

Он увидел то, чего не мог ожидать. Немного сутуловатая вначале, когда вошла в аудиторию, девушка выпрямилась, откинула голову и… Он не смог бы описать это словами. Легкая, будто блуждающая, улыбка, светящиеся глаза, сдержанный, не отрепетированный, а природный жест, детские губы. Маймина поразили детские губы девушки, слегка припухшие и какие-то совсем несовременные. Только сейчас он заметил полное отсутствие макияжа на лице. Она была абсолютно очаровательна.

Маймин поймал себя на мысли, что испытывает наслаждение. Это искусство. То, чего он так давно не встречал. Зритель, не понимающий, как что делается, счастливее его. Он же всегда видел, как это сделано. И искусство превращалось в мастерство.

Сейчас он не понимал — как?! Это было прекрасно.

Их взгляды встретились. Маймин почувствовал на спине мурашки.

Как светились ее глаза! Она пела о любви, и ее глаза были полны любовью. Она пела ему о своей любви.

Забытое чувство. Когда-то он влюблялся часто. Встречал женщину, придумывал ей добродетели, не замечал недостатков и любил созданный воображением образ. Особенно хорошо это удавалось, если она его любила.

Его было за что любить. Красив, умен, известен с первого фильма, в котором снялся в восемнадцать лет. Богат. По крайней мере, по советским меркам — очень богат. Большинство мечтало о „Жигулях“, а он ездил на „Волге“. Квартира на Кутузовском. После „перестройки“ многое изменилось. Звание народного больше не открывало нужные двери, торговать лицом стало недостаточно для решения повседневных проблем. (Хотя на рынке по-прежнему можно было рассчитывать на максимальную скидку от торговца, будь то азербайджанец или молдаванин. Русских, кроме молочниц, в рыночных рядах он давно не видел.).

Маймин адаптировался быстро. Сегодня, получая по пятьсот долларов за съемочный день в телесериале, редкий месяц он не имел десяти таких „дней всенародной халтуры“. Плюс иногда приличные роли в кино, плюс ставка в театре, где играл два любимых спектакля. Редко, к сожалению, зато с удовольствием. Кое-какие деньги давала и антреприза, поставленная „под него“ по пьесе отошедшего от дел банкира „первой волны“, формально разорившегося в 98-м, но сохранившего достаточно, чтобы вложить кругленькую сумму в реализацию детской мечты стать драматургом. Банкир писал роль для Маймина с самого себя.

Маймин сказал, что для создания правильного образа актер изначально должен проникнуться ощущением шальных денег, И запросил по три тысячи за каждый спектакль. Режиссер, присутствовавший при разговоре, спросил, почему так мало, он собирался просить для Маймина пять. Маймин выразительно посмотрел на банкира-драматурга и улыбнулся. Тот хмыкнул и сказал, что условия Маймина его устраивают и что только Маймин, как, собственно, и предполагалось, а теперь решено окончательно, будет играть главную роль.