Михаил Барщевский - Вокруг меня

Так вот, Бугров после очередного несовпадения всеобщего „да“ с майминским „нет“ спросил его:

— Что за фронда? Почему надо так явно подчеркивать свое пренебрежение мнением коллег, свою особую позицию?

Маймин, уставший и злой, вопреки правилу никогда никому ни в чем не отчитываться, сорвался и изложил собственную теорию актерской профессии.

Бугров слушал его, не перебивая, минут пятнадцать, а потом заключил:

— Вы сумасшедший. И садист.

Встал и покинул свой кабинет. Маймин посидел еще несколько минут и пошел дышать тополиным пухом раскаленной Москвы.

Теория была столь же простая, сколь оригинальная.

Из каждого выпуска в двадцать пять-тридцать человек только один-два студента становились известными актерами. (Был, правда, уникальный случай, когда сразу пять выпускников одного курса вышли в звезды.) Что это означало в реальной жизни? А то, что все, кто не пробился, влачили жалкое существование. Жалкое во всех смыслах. Окружающие жалели их, неудачников, несостоявшихся актеров и актрис. Они — жалели себя, свой неоцененный талант, своих жен, которым не могли подарить цветы без повода. Опять себя — поскольку иногда даже напиться было не на что. А женщинам приходилось и того хуже — они мечтали о корзинах цветов, а в реальности решали проблему лишней пары колготок.

Да не в деньгах дело! С момента получения студенческого билета, пройдя жесточайший отбор на вступительных турах, молодые дарования считали себя избранными, уже оцененными, признанными талантами. Ведь народные кумиры — известнейшие артисты — приняли их в свой круг, стали делиться умениями, навыками ремесла.

А потом… Не говоря о тех, кому совсем не повезло, кого не взял ни один из театров, пусть даже провинциальных, все остальные сталкивались с его жестокой правдой жизни. Их брали в труппу, давали роль „кушать подано“, и, как правило, через пару лет главный режиссер театра имени-то молодого артиста вспомнить не мог… По-настоящему одаренные ребята скатывались в бездну…

Нет, конечно, кто-то находил себя — меняя профессию. Но ради чего тратились годы?!

Если человек талантлив — он талантлив во всем. Так? Тогда зачем пускать в эту страшную профессию талантливых людей?

В этом месте Бугров аж подпрыгнул:

— А вы? А ваши коллеги?

Для Маймина это был не аргумент. Он мог подробно и мотивированно возразить, однако отделался выражением, которое в последнее время с успехом заменило традиционное „сам дурак“:

— Исключение из правила есть подтверждение правила.

И спокойно продолжил в том духе, что наглые бездарности в условиях современного режиссерского театра и телесериалов имеют гораздо больше шансов выбиться в звезды, чем люди думающие и умеющие страдать душой, а не мордой лица.

В репетиционный зал вошла очередная абитуриентка. Маймин взглянул на нее, сфотографировал, закрыл глаза и погрузился в мысли. Он всегда поступал так. Запоминал внешность, потом пускал в себя только голос. Хороший актер играет не лицом, а интонацией. В этом Маймин убежден, этому учил студентов.

Учил хорошо. Все, кто вышел из его мастерской (а он отбирал далеко не всех с потока, обычно не больше пяти-семи), устраивались. Кто-то даже становился актером. Но уж работа на радио, а иногда на несколько лет и диктором на телевидении — это гарантированно.

Вспомнился Гриша Куц. Тщедушный парнишка из Подмосковья, дистрофичный и антиспортивный, с огромным трудом получивший зачет по фехтованию из обязательного набора предметов Училища, сегодня был самым известным комментатором боксерских соревнований. Каждый год на день рождения Маймин получал от него букет цветов. И заслуженно, между прочим. В боксе Гришка, конечно, стал разбираться без его помощи (женился на сестре боксера… судьба!), а вот играть голосом, передавать эмоции, особенно когда на самом деле их нет… Это он — Маймин!

Иногда, ближе к середине просмотра (а для него скорее прослушивания, как в консерватории), Маймин еще раз взглядывал на абитуриента. Для того чтобы поставить на нем крест. Ужимки, неестественные дурацкие позы, размахивание руками — обязательный антураж эмоционального голоса бездарности.

Поставив крест, можно и одобрительно улыбнуться. И написать „да“. Разумеется, не лишив себя удовольствия понаблюдать за реакцией членов комиссии.

Зря он так рано сегодня пришел. Все равно его голос ничего не решал.

Маймин пересчитал коллег: шестнадцать. С ним — семнадцать.