Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

Старик захолонул на мгновение, потом передернулся и руку враз выкинул, словно хотел ухватить и зажать в ладони звук, который он произвел, да не тут-то было. Перина двинулась, приподнялась. Старая в чепце бросила взгляд в горницу, в сторону печи.

— Чего тебе неймется в такую рань? — пробормотала Ружена и опять улеглась.

— Лежи, лежи! — успокоил жену Мартин Пиханда. — Уже пять, я задам корму!..

Жена больше не отзывалась и, пока старик натягивал брюки, теплый кожушок и баранью шапку, похоже было, опять уснула.

Он вышел из горницы в сени и там помешкал: вспомнил о смородиновке. Он стоял в сенях, думал о вине и испытывал ощущение, будто делает что-то дурное. Будто согрешить собирался. Будто Ружена за дверью, а Само с женой и детьми за другой точно знали, о чем он сейчас помышляет и что располагает сделать. Но он лишь дернул плечом, махнул рукой и двинулся. Стынь, сотрясавшая старое тело, непреодолимо погоняла его.

Он и теперь не зажег лампы — шел по памяти. Ощупывать руками лестницу на чердак нужды не было — туда, хотя и тускло, проникал свет лунного сияния, усиленного белизной снега. На чердаке он чуть постоял, приглядываясь к темноте, потом двинулся уже уверенно.

Бутылки стояли под оконцем в щипце, и было их не менее десяти. Старый Пиханда остановился над ними, словно решая, которую почать. Взял крайнюю, откупорил. Поглядел бутылку на свет. Вино чернело в полутьме. Он обтер горло ладонью и хотел напиться. Приложил ко рту, опрокинул бутылку кверху дном, но из нее ни капли не вытекло. Старик дернулся, словно обжегся.

— Что за черт? — ахнул он.

Он снова поглядел на бутылку. Полная, холодная и в руке такая весомая. Опять попробовал отпить — пустое!

Потихоньку-помаленьку он просовывал в горло мизинец, пока не наткнулся на лед. И сразу полегчало: а то минуту назад ужаснулся, что старые законы на свете уже не действуют, и вино из бутылки не вытечет. А теперь опять все ладно! И старый Пиханда призадумался над мерзлой смородиновкой: согреть ее, что ли? Сперва все бутылки по очереди поднял и каждую откупорил. Но не из одной и капли не вытекло. Так что же, согреть ее? А согреешь, стекло лопнет. Помотав отрицательно головой, он поворотился к выходу. Шел по чердаку нога за ногу. Ой как недоставало ему вина — он ведь с таким нетерпением ждал и надеялся, что оно согреет его. Холод сразу словно рванул его к себе и загнал в самую лютую свою сердцевину. Он быстро просеменил вниз по чердачной лестнице, пробежал в кухню и остановился лишь на крыльце. Ему казалось, что он голый, словно на нем нет ни теплых бурок, ни брюк, ни тулупа, ни бараньей шапки — так стискивал холод все его тело. Он принялся подпрыгивать на месте, растирая руки. Минуту-другую еще думал о вине, но, чуть согревшись, сразу забыл о нем.

Занималось морозное утро, брезжило. Он перестал подпрыгивать, перестал трястись. Задышал ровнее. Пар, который он выдыхал, тотчас обращался в иней, твердел. Он с любопытством озирался кругом. Ночью снегу не убавилось, не прибавилось. Следы, что проложили на снегу обитатели дома, остались нетронутыми. Он сошел с крыльца и задробил, затопал бурками по скрипучему снегу, словно хотел выгнать из него холод. К нему подбежал пес Дунчо. Весело вертя хвостом, радостно заскулил и притулился к ногам. Старик улыбнулся. Наклонился, легонько потрепал пса по буйной шерсти. Снова улыбнувшись, почувствовал, что на морозе и усы застыли. Они показались ему каким-то инородным телом. И вроде даже мешали, хотя носил он их самое малое сорок лет. Он потрогал усы, словно хотел вновь свыкнуться с ними, но они и на ощупь были чужими. Ему показалось, что рука коснулась старого, влажного и стылого мха.

Он ногой отстранил от себя пса и пошел к двору. Отомкнул, собираясь войти. В этот момент его что-то остановило. Звук! Он удивился, прислушался. Пес рядом яростно взнялся. Пришлось пнуть его, чтоб утих. Но скулящего он тут же и погладил. И опять этот же звук, но еще пронзительнее. Эге, да это из коровника, из-под дверей. Вроде кто-то душит кого. Кура! Точно, кура это!..

Он кинулся к дверям коровника и отодвинул засов так резко, что даже колышек из руки выпал. Да бог с ним — он и не подумал нагнуться! Потихоньку, потихо-о-нечку открыл дверь и заглянул внутрь. За спиной заскулил пес. Куры кудахтали, квохтали, скотина всполошно топала. А под насестом из последних сил надрывалась белая курка. Перо взлетало кверху, последние звуки продирались из горла, а на куре топтался хорек, почти всю ее закрывая своим полуметровым телом. Старый Пиханда кинулся в коровник — и хвать хорька за хвост. Хорек, ловко извернувшись, впился зубами ему в запястье. Он выпустил хорька, схватил вилы и злобно проткнул его. Тогда уже и пес, осмелев, цапнул мечущегося зверька за горло. По коровнику сразу же разлился отвратительный запах. Пес отпустил хорька, и тот дернулся с такой силой, что сорвался с вил. Потом резво вскочил и метнулся под ноги коровам — они со страху затопали, запереступали копытами. Но старик не растерялся. Быстро закрыв за собой дверь, подождал, пока коровы выгнали хорька из-под корыта. Тогда старик опять торкнул вилами и угодил в зверя двумя зубьями. Попридержав вилы у земли, смотрел, как бешено мечется, дергается хорек. Медленно, очень медленно уходила из него жизнь. Старик зажал одной рукой ноздри и лишь сейчас заметил рану на запястье. Из нее сочилась кровь и скапывала на землю, на хорька. Но зверек уже не двигался. Старик отпустил вилы, поднял его. Хотелось закричать, но он улыбнулся. Отворив дверь, бросил хорька на навозню. К нему с оглядкой приблизился пес, обнюхал и удалился. Куры и коровы в коровнике успокаивались. Старик вытащил платок и ловко перевязал рану. Потом опять вошел в коровник. Засветил фонарь и стал искать дыру, через которую хорек проник внутрь. Нашел ее под корытом и тут же привалил поленцем, оказавшимся поблизости.