Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

— Не очень-то он расщедрился! — вставил Вилиш-Самоубивец.

— И впрямь не очень! — согласился Матей Шванда-Левша.

— А как в других местах платят, не знаете? — спросил Мудрец.

— Знаем! — обрадовал его Жуфанко. — Если хочешь на гульден-два больше, топай в Пешт! Я сделал, что мог, вы бы тоже могли слово вставить, коли не нравится…

К столу подошли двое незнакомых мужчин.

— Ну что, дали себя уговорить? — спросил один из них.

— А ты чего нос суешь? — обрушился на него разъяренный Жуфанко.

— Только спокойно, товарищ! — усмирил его неизвестный. — Зовут меня Балцо, я каменщик.

— Я Митана, тоже каменщик! — представился другой.

— Жуфанко! — отрекомендовался Змей.

— Можно присесть? — спросил Балцо.

— Садитесь! — нехотя согласился Жуфанко.

— Так, стало быть, вы дали трактирщику уговорить себя, — повторил Митана. — Сколько он вам положил?

— А тебе что до этого?! — взорвался Матей Шванда.

— Да перестаньте вы дурака валять, говорите толком!

— Десять гульденов каменщику, пятнадцать — мастеру! Доволен? — через силу улыбнулся Жуфанко.

— Тьфу, черт! Испортили нам всю обедню! — Митана гневно стукнул кулаком по столу.

— Что мелешь? — загудел Жуфанко.

— Вы разве не заметили, что во всем Брезно ничего не строят? — вскричал раздосадованный Балцо.

— Нынче воскресенье! — отозвался Мудрец.

Мужчины засмеялись.

— Ладно вам, не до смеха сейчас, — нахмурился Митана. — Намотайте себе на ус: во всем Брезно не строят потому, что каменщики бастуют. Покуда не подымут плату до пятнадцати золотых — каменщику и до двадцати — мастеру, никто в этом городе кирпича не подымет!

— Думаю, не такие вы побродяги, чтоб забастовку сорвать! — в сердцах сказал Балцо. — Неделю-другую выдержим, и будет по-нашему!

— Что мне до того? — вскричал Само. — Я жениться хочу, мне деньги требуются… Я буду работать!

— А ты вот как, голубчик! — вскинулся Митана. — Попомни, парень, что я сейчас скажу!.. У меня нету ни поля, ни луга, как, может, у тебя в Липтове. Где ж вырасти картошке или зерну для кур? Я не развожу гусей, не кормлю поросенка. Я не то, что ты: вполовину крестьянин, вполовину каменщик. Я просто каменщик! Живу только с того, что заработаю на кладке этими вот руками. У меня четверо ребятишек, а я две недели как не работаю, потому что верю: такие, как трактирщик Грунциг, в конце концов уступят. А ты хочешь враз все угробить?

— Ничего я не хочу гробить! — возразил Само. — Но мне вправду деньги нужны…

— Выдержи, их станет больше! — сказал Балцо. — Наши семьи уже две недели подыхают с голоду, но мы не уступим! Хоть еще две!

— Ну, а нам что здесь делать две недели кряду? — раздался голос Жуфанко. — Не сидеть же в этом трактире и ждать, покуда Грундиг и ему подобные уступят вам, а?!

— Уходите в другой город! — предложил Митана.

— А если не уйдем? — спросил Мудрец.

— Не сносить вам головушек! — сказал Балцо.

— А ну-ка не стращай! — сжал кулаки Левша.

— Днем будем под охраной жандармов! — заметил Мудрец.

— А ночью? — усмехнулся Митана.

— Мы и сами с усами! — хлопнул по столу Левша.

— Дело ваше! — сказал Митана и взглянул на Балцо.

Они встали и не простившись ушли. Артельщики молчали, вертели перед собой пустые пивные кружки и оторопело на них пялились.

— Что будем делать? — спросила наконец Стазка.

— Давать калечить себя, думаю, ни к чему! — сказал Феро Дропа.

— Там видно будет! — тяжело вздохнул Жуфанко. — Утро вечера мудренее!

Они поднялись, и половой отвел их в ночлежку. То был старый, сырой, заплесневелый барак, но спать в нем было можно. После маяты целого дня все с облегчением растянулись на койках. Долго охали, вздыхали, не могли заснуть. Сон был тревожный, до утра ворочались и просыпались.

Первого октября тысяча восемьсот девяносто первого года около четырех пополудни вынес Мартин Пиханда в сад под яблоню стол и несколько стульев. Кристина застелила стол белой скатертью, а Ружена принесла на тарелках вареной колбасы, окорока, сала, нарезанного, посоленного и уксусом заправленного лука, вареной и очищенной картошки и мелко натертого хрена. А уж потом на столе объявилась оплетенная бутыль домашнего смородового вина, бутылка палинки от Герша и рюмки. Мартин Пиханда праздновал пятьдесят первый год своего рождения. Кристина и Ружена расцеловали его еще утром. В полдень пришло поздравительное письмо из Кежмарка от Валента, а Само пожал ему руку еще до того, как отправиться на приработки.