Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

— Скажите мне, досточимый пан фарар, — отозвался весело учитель Орфанидес, который после нескольких рюмочек смородиновки полностью исцелился, — о чем прежде всего помышляет голодный человек? О спасении души своей, о любви к ближнему или о брюхе?

— Меня заботят не желудки людские, а души! — обидевшись, пастор Крептух недовольно отставил недопитую рюмку и презрительно улыбнулся. — Впрочем, этот спор удобней будет закончить в следующий раз. А сейчас завершим хотя бы утреннюю прогулку. Что скажете, пан брат? — обратился он к патеру Доманцу.

— Как изволите! — кивнул тот.

— Спасибо за угощение, пан учитель, — поблагодарил с иронической ноткой Крептух. — Вы отдохните, а мы двое предадим себя в руки божьи.

— Разве мы не всечасно в них? — спросил учитель.

— Да, несомненно, но не всегда осознаем это! — осадил его Крептух и строго вглянул на него.

— Хм! — хмыкнул учитель Орфанидес, улыбнувшись.

— Гм! — покачал головой священник Крептух и выбрался из пчельника вслед за Доманцем.

— Гм-гм-гм-гм! — приглушенно рассмеялся, сдерживая себя, учитель, когда дверки пчельника затворились. — Ха-ха-ха-ха! — продолжал он громче, сотрясаясь в смехе и с трудом натягивая толстые шерстяные носки и ботинки. — Как бы ты надо мною хмыкал, братец фарар, кабы знал, что я в твоего бога вообще не верю! Ха-ха-ха! Братец святой отец, как бы ты тогда хмы-хмы-хмыкал?! Настанет время — откроюсь тебе, придет час — поведаю! — кричал он и смеялся, потом внезапно притих. Живо налил рюмку красного, как кровь, смородинного вина, встал над колодами и громко крикнул всему пчелиному племени — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Он поднес рюмку к губам и выпил. Потом, выглянув из пчельника, посмотрел вслед двум священникам и злоехидно рассмеялся.

Дежо Мренки и его музыканты не разбудили, даже не удивили Мартина Пиханду. Он уже ждал усталых цыган на придомье — улыбчивый, с распростертыми объятиями. Обнял всех поочередно, пригласил к себе. Расселись они вокруг стола во дворе под раскидистой яблоней. Дежо Мренки играл без устали, скалился до ушей и все строил рожи то Пиханде, то его жене Ружене, собиравшей на стол угощение. Из дома высунулись заспанные Пихандовы дети. Само и Валент подсели к музыкантам, а Кристина лишь глянула из окна заплаканными глазами и тотчас скрылась. Дежо Мренки вдруг, перестав играть, изумленно уставился на яблоню.

— Хорошо ли я вижу, хозяин, путем ли я вижу? — пробормотал он, тараща глаза.

— А что ты такое видишь, если даже и плохо? — спросил Пиханда.

— Яблоню вижу одну, да яблочки на ней трех сортов.

— Верно, Дежо!

— Да возможно ли?

— Раз видишь, значит, возможно! В каждой ветке другой привой, стало быть, и яблоки другие. Это летние, ага, а вот зимние, так-то, а вон те — осенние, ага, крупные, красные, рассыпчатые! Пока они еще мелконькие, только наливаются, округляются. Когда по осени пожалуешь, дам тебе откушать от каждого сорта!

— Приду, побей меня бог, хотя бы ради этих яблочек приду!

Дежо Мренки перестал дивиться и снова заиграл. Он кивнул музыкантам, и все подхватили любезную сердцу хозяина песенку. Пиханда запел. Сыновья присоединились. Музыканты, не выдержав, тоже затянули. Только Ружена заломила руки, словно пришла в ужас от такого пения, однако не сумела скрыть радостной улыбки. Слова, которые мужчины пели, были ей по душе, мелодия ласкала слух:

А как допели и доиграли, рассмеялись, да так дружно, словно собственным смехом одобрили свое пенье. Усевшись за стол, закусили, выпили.

После скромного, но вкусного угощения музыканты вежливо поблагодарили хозяев и начали по одному подниматься из-за стола. Но уходить медлили, топтались на месте, все поглядывали то на примаша Дежо Мренки, то на Мартина Пиханду.

— Вот ведь, хозяин, как получается, — высказался наконец примаш, — домой идти надо, а поспать бы куда лучше.

— Так за чем же дело стало, ребятки мои! — рассмеялся Пиханда. — На чердаке места вволю, и сено душистое! Будете дрыхнуть без просыпу!

Озабоченные лица музыкантов тотчас разгладились в улыбке. Мартин Пиханда подвел гостей к лестнице, что вела на чердак.

— Залезайте, ребятки! — махнул им рукой. — Только курить — чтоб ни-ни!

— Боже упаси, хозяин, боже упаси! — уверил примаш.

Музыканты втащили на чердак инструменты и стали укладываться. Покопошились в сене, повозились, брюзжа на свой цыганский манер, да и утихли. Мартин Пиханда вышел во двор, веселый, радостный.