Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

Так вот этот самый Ошкара и вел с Надером бесконечные речи, к которым Йозеф уже не прислушивался. Да и к чему — он ведь давно все знал наизусть. Иозефа терзало другое: он не видел Марту целый вечер. Мужчин обслуживал корчмарь с сыновьями Паволом и Даниэлем, а старая пани Рахель с дочерьми Мартой и Марией торчали все время в кухне, они готовили кушанья, всякие лакомства и ни разу не объявились. Пани Рахель хоть и выглянула разок-другой, но тут же поспешила убраться. Вокруг Йозефа Надера хлопотал один Герш. Предлагал ему то-се, чинно с ним заговаривал, тут же вдруг начинал покрикивать и снова как бы обласкивал голосом:

— Йоженько, домой тебе пора. Видишь, ты, почитай, один тут остался. Право, совсем один, Ошкару и считать вроде нечего, утащится вслед за тобой. И музыканты уйдут, как только насытятся. Отец тебя дожидается, извелся весь по тебе, а ты здесь лоботрясничаешь, пялишься в одну точку…

— Не уйду, — вскричал Йозеф Надер и стукнул кулаком по крепкому дубовому столу, — пока не позовете Марту.

— Не ослышался ли я? — изумился Герш. — Кого-кого мне позвать?

— Марту! — повторил Йозеф Надер.

— Да ведь спит давно, — ответил Герш и крикнул в сторону кухни — Рахель, Рахель, выйди-ка!

Выглянула в испуге жена.

— Скажи-ка Йозефу, что делает Марта!

— Спит, давно десятый сон видит, — сказала Рахель.

— Я хочу видеть Марту! — Йозеф Надер встал, раскрыл нож, подошел к Гершу и вместо того, чтобы заорать, повторил свои слова тихо, почти шепотом — Я хочу видеть Марту!

— Йожо, Йожко, Йоженко! — мягко усмирил парня

Герш, дотрагиваясь до него с опаской. — Увидишь ее, увидишь, сейчас позовем… Разбудим голубушку, разбудим!

Герш строго Кивнул жене, и та — бегом в кухню. Через минуту снова показалась, а за ней оба сына — Павол и Даниэль, дочь Мария и наконец — Марта.

— Эхма, — гмыкнул бродяга и вор Ошкара и в изумлении поднялся.

Музыканты за столом повернулись. Отложив хлеб и сальце, они взялись за смычки, встали.

Йозеф закрыл нож, сунул его в карман и ласково улыбнулся. Марта стояла в нескольких шагах от него, перепуганная, обеспокоенная, и по лицу ее было видно, что еще минуту назад плакала. Сейчас она словно бы очнулась от сна: оглядывала вокруг себя предметы и вещи, будто видела их впервые. Всмотревшись в Йозефа Надера, тихо охнула и рукой коснулась груди там, где тревожно стучало сердце. А когда она улыбнулась, оба тут же шагнули навстречу друг другу. Сходились медленно, осторожно даже робко. Сперва соединились их руки. Смутившись, они на мгновение замерли. Потом, прижавшись друг к другу всем телом, в полной тишине пошли танцевать. Примаш Дежо Мренки, взглянув на них как бы со стороны, вдруг вскрикнул, завыл, завизжал, наклонил скрипку и заиграл. Остальные музыканты тут же подхватили мелодию. А играли, как играли! За весь вечер так не играли! Родители, братья и сестра Марты застыли на месте — не мешали танцующим, не одергивали их. Разве что женщины украдкой смахивали слезы. А вор Ошкара окончательно и самым губительным образом потерял власть над собой. В каком-то чрезмерном восторге он подкрался к столу, где только что ели музыканты, и стал руками цапать хлеб, сальце, лук. Запихивал в распяленную пасть целые пригоршни капусты, свеклы, чеснока. Чавкал, жевал, задыхался. Корчмарь Герш навострил свое чуткое ухо. Сначала он онемел от изумления, увидав, как прославившийся вечной голодовкой Ошкара едва не давится от обжорства. Потом с перепугу икнул и тут же переполнился ядом. Злость залила его мгновенно. Он залязгал, заскрипел зубами, заскулил, издавая гортанные всхлипы, вонзился ногтями в собственную кожу и пронзительно зафыркал. Если бы не чарующая музыка и не двое красивых молодых людей, что танцевали, припав друг к другу головами, глядишь, корчмаря Герша кто и удержал бы. А сейчас никто не обращал на него внимания. А если и обратил, то, возможно, подумал, что он пошел так куролесить потому, что молодые поступили супротив его воли. Однако корчмарь разъярился на Ошкару, который никак не мог насытить свою утробу. Он схватил полотенце и с криком кинулся на вора и бродягу. Бил его в хвост и в гриву, тряс его, дубасил, царапал и вопил во все горло.

— Ах вот ты как, свинья эдакая, ворюга, бродяга, прохиндей и пакостник, так-то ты нас всех два года дурачил, колпачил, подшучивал над нами, чтобы потом за печью глумиться над нами, измываться, поносить всех… — орал корчмарь на Ошкару и бил его, колотил, покамест вор не опамятовался и не дал деру. Но корчмарь кинулся следом.