Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

Само рассмеялся, Мария толкнула его локтем.

— Что ж, у него и глаза, уши, зубы, все было? — спросила она.

— Все на месте, как у всякого. Он даже курил, и папироса была не намного короче его… Сплел я ему из тонкой проволоки мебелишку, чтоб есть и спать было на чем. От радости он в момент на меня вскарабкался, а потом мы оба упились. Он — из наперстка, я — из стакана.

— Где это было? — спросил мельник с улыбкой.

— В Швейцарии, — невозмутимо ответил дротарь. — Да я видел там и другие вещи…

— Ну, рассказывайте, рассказывайте! — весело подбодрил Само дротаря, когда тот примолк ненадолго. Само вдруг сделалось приятно, хорошо. И хотя из вежливости не смеялся, а веселился он от души.

Мария улыбалась.

— В Альпах видел я глубокую пропасть! — продолжал дротарь. — Крикнешь в нее — три дня не откликается. Я тоже громко крикнул в нее! Дыра была черная, темная, глубокая. Я и впрямь три дня дожидался не емши, пока эхо воротилось. Исхудал я тогда — поднесь в тело никак не войду. Вот, сами видите! — Дротарь указал на свое отощалое тело.

— Кушайте еще, кушайте! — вскочила Мария и положила ему на тарелку добавки.

— Отчего же в Швейцарии не остались? — спросил мельник. — Работы не было?

— Серединка на половинку. И разве я мог бы забросить дротарский короб? Это же все равно что над предками надругаться. Можно, наверно, и больше где заработать, да деньги прах: ну их в тартарарах! Так-то я сам себе голова, хожу по вольной волюшке и делаю свое дело. — Он развел спокойно руками. — Людям нужен, радуются, когда меня видят. Не будь нас, дротарей, сколько б худых горшков на свете водилось?! Хуже нет, когда собрался похлебку варить, а горшок течет. Вот и не диво, что люди привечают дротарей. Боже, чего только не надавали мне! В Турции один магометанин прямо-таки всучил мне гармошку с поющим соловьем. Играешь на гармошке, а соловей поет, аж слеза прошибает. В Польше, к примеру, достался мне ножик, который вовек не затупится: сам себя точит, а острие ничуточки не убывает. В Германии работал я месяц у одного умельца, так тот подарил мне мельницу, которая все, что ни попадет в нее, в вино обращает. Вложишь картофелину, она смелет ее, а в стакан вино течет. Кусок хлеба сунешь — такая же история!

— Мне бы такую мельничку! — вздохнул Само. — Я бы тут же корчму открыл…

— Кто про что, а ты все про корчму! — вмешалась жена.

— На старости лет и я за это возьмусь! — сказал дротарь. — Поброжу еще пару годков по белу свету и осяду. Корчму открою. Пройдете мимо — заходите, поднесу чарочку!

Они встали из-за стола, и Мария принялась мыть посуду. Дротарь все топтался вокруг короба, все вглядывался во тьму. Само уже и расплатился с ним, но он все как-то мешкал уходить.

— А нельзя ли мне переночевать у вас? — спросил дротарь.

Само взглянул на жену — та кивнула.

— Что с вами делать, ночуйте! — согласился Само. — Только не будет ли мельница вас тревожить?

— Я крепко сплю!

Дротарю постелили в прихожей и сами улеглись спать. Мария под периной посмеялась еще над дротаревыми побасками и задремала. Но Само привиделся дурной сон. Будто ночью он убил дротаря и украл у него волшебную мельничку. Молотил на ней зерно, молотил, и в большие бочки стекало красное вино. Он попробовал вина и вскрикнул. Не вино то было, а кровь. Кинул он мельничку в ручей, и из нее сразу забила кровяная вода. Мельница мелет, да уж не выстукивает: тук-тук-тук, а все — вина-вина-вина…

Само проснулся потный, истомленный. И до чего же обрадовался, увидев дротаря живым и веселым.

— Благодарствую за ночлег, за хлеб-соль. Честь имею! — откланялся дротарь.

Само проводил его до дороги. Воротившись, споткнулся об один из починенных горшков. Пригляделся — а горшок полнехонек, второй тоже и третий.

— Ты чего в эти горшки налила? — крикнул он Марии.

— Я? — изумилась жена. — Дротарь, должно, налил воды в них, не текут ли — проверить.

— Да не вода тут!

— А что ж это может быть?

Вынесли горшки на свет — вгляделись.

— Клянусь богом — вино! — оторопел Само, попробовавши красной жидкости. — Что ни есть натуральное!..

Мария заломила руки.

— Неужто он и вправду?.. — прошептала она испуганно и не договорила.

Само выбежал, остановился посреди дороги, но дротаря и след простыл.

Не было случая, чтобы нищий Гагош, шагая мимо, не заглянул на мельницу. Ходил он в чистом, хоть и латаном платье. Длинный серый брезентовый плащ свободно ниспадал с плеч до самых пят. Правой рукой сжимал он большую палку, на левом плече болталась объемистая сума. На вид ему было лет пятьдесят, высокий, худой, даже костлявый, лицо украшала густая, с проседью борода и усы. Глаза — живые, любопытные. Говорил он звучным, сочным голосом, а когда смеялся, удивлял всех белыми блестящими зубами. Уже многие годы, правда с перерывами, появлялся он в Липтове, откуда и родом был. На два-три месяца запропастится, потом опять тут как тут. Люди привыкли к нему и, не дожидаясь, пока он начнет попрошайничать, совали ему в карман чего-нибудь съестного. Что ни год исхаживал он всю Австро-Венгрию, зная все тамошние языки. А было их — по его уверению — около десяти. Он ни разу ничего ни у кого не украл, и люди с радостью его привечали.