Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

Пока дети пили, мать на стуле как-то странно заскулила, они обернулись и увидели, что она плачет. Тогда, переглянувшись, они молча подошли к ней, обняли, поцеловали в лоб, запрудив потоки слез своими телами, словно крепкой стеной.

Перед отъездом в Ружомберок Валент зашел к Само.

— Послушай, Само! — сказал он брату. — У тебя пятеро детей, ждешь шестого. Мои дела кое-как наладились, и, в общем-то, поле это, корова и телок сейчас мне без надобности. Поразмыслил я тут и решил, если ты, конечно, не против, это поле я мог бы отдать тебе в аренду, а коровенку с телком продать. Деньги все разом мне не потребуются. Как заработаешь и сможешь, вышлешь мне по частям. Буду рад, Само, если ты согласишься!

Само обнял Валента, в глазах у него заиграли слезы.

— Спасибо тебе, Валент! — прошептал он.

Спустя два дня мороз сдал. С утра светило солнышко, ветер утих, словно бы застрял или затерялся в какой-то отдаленной долине. Из-под стрех выпархивали стаи голодных, шумливых воробьев. Боязливо подкрадывались они к курьим корытцам и в мгновение ока ухватывали ячменное зернышко или хотя бы позабытую мяканку. Юло Митрон стоял на припеке и вот уже битый час дивился воробьиной сметке. Его жена Матильда ходила вокруг да около, сперва тихо, потом разъярилась. Словно фурия кинулась она ни с того ни с сего к курам, замахнулась на воробьев и с бранью шуганула их к соседним дворам.

— У, сволочь ненасытная, еще на вас хребтину ломать! — кричала она в ярости. Воробьи упорхнули, а ей все не было покою. В злобе хватала она рыхлый снег, скатывала из него хрупкие снежки и швыряла в изгородь. Потом, запыхавшись, сурово поглядела на равнодушно стоящего мужа. Юло Митрон рассеянно улыбался. Злость в Матильде вспыхнула с новой силой. Подскочив к мужу, она схватила его за полушубок и затрясла.

— Размечтался, голубок, размечтался?! — орала она ему в лицо. — О голубке своей вспомнил, по куропаточке затужил!!

Юло спокойно отстранил ее, перестал улыбаться и брезгливо сплюнул сквозь зубы.

— Э, да что ты понимаешь! — сказал он тихо. — Любить-то — уметь надо!

Он отошел на несколько шагов, а жена, словно окаменев, застыла на месте. Она хотела еще что-то сказать или крикнуть, но голос у нее осекся, захлебнулся и наружу вырвался только глубокий выдох. Она расплакалась. Юло с неприязнью оглянулся и недоуменно покачал головой.

— Все ревешь да ревешь, а потом сызнова лаешься! — плеснул он ей в лицо. — В этом ты вся!

Матильда взвизгнула, повернулась и в растерянности сбежала в подвал. Юло молча глядел ей вслед и видел, как она поскользнулась на лестнице и чуть не упала; как тужилась второпях отворить примерзшие двери; как всем телом налегла на них и вдруг разом влетела в подвал. Он понурил голову, зажмурился, а когда открыл глаза, в них стояла сплошная темень, и лишь постепенно они стали различать сияющую, мерцающую и солнцем напоенную белизну. Он зашатался, но совладал с собой. Побрел не спеша в дровяник и до обеда колол дрова. У колоды громоздилась куча белых духовитых щепок, пришлось не раз отгребать их, чтобы новые уместились рядом. Стали уже звонить к обеду, когда объявилась Матильда. Он поглядел на нее сбоку и увидел, что она тоже косит на него глазом. Больше не плакала. Похоже было, хотела заговорить с ним, но, чуть помедлив, опустилась на корточки к колоде и стала в охапку набирать щепу. Перестав колоть, он наблюдал за ней. В руке сжимал топор и острием возил по колоде. Обожгла вдруг мысль: а ну как топор ненароком из рук выскользнет и заденет женино тело? В глазах и на лице Матильды мелькнул страх. Когда она сомкнула веки, он размахнулся и всадил топор в колоду.

— Что стряпаешь? — спросил.

— Твое любимое!

Он повернулся и вышел из дровяника. За ним семенила жена с полной охапкой дров. Он отворил дверь дома, вошел в кухню, вымыл руки, снял полушубок. Жена ловко скинула щепки к печи и тут же стала собирать обед. Из духовки достала печеную картошку, из бочки — полную тарелку квашеной капусты, с полки — кружку, к ней поставила горшок кислого молока и соль. Взбила молоко веселкой, налила в кружку.

— Ешь на здоровье! — пожелала ему.

Он поел и встал. Все послеобеденное время мотался по двору, кормил, поил скотину в коровнике, а как завечерело, выбрался из дому. Пройдя метров пятьдесят, неожиданно обернулся — заметил, как Матильда отпрянула от окна. Не останавливаясь пошел дальше.

В кузне у деревенского кузнеца, Ондро Митрона, брата Юло, было жарко и едко от дыму. Ондро ковал подковы с таким пылом, что искры отлетали далеко вокруг. Повернув голову, он улыбнулся Юло.