Владимир Топорков - Наследство

Первый раз заинтересованно – уголки глаз сжались, потеплели – посмотрел Степан на Боброва, и Евгений Иванович уступил: присел снова. Он рассказал о неожиданной встрече со Степанидой, о том, как ладно вчера прошёл вечер. Степан слушал внимательно, напряжённо схватившись руками за край стола и было видно, как кончики их побелели, даже въевшаяся грязь не проступала так заметно.

– Спасибо тебе, Женя, – хлопнул ладонями по столу Степан, когда Бобров закончил рассказ. – Спасибо…

– Да за что спасибо-то?

– Что поступил правильно, старуху приютил, за то и спасибо.

– Это благодарности не стоит.

– Ох, стоит, – Степан говорил теперь твёрдым голосом, глаза его, ещё несколько минут назад казавшиеся Боброву угасшими, холодными, как кусок льда, оживились. – Я бы и сам её к себе пригласил, да вот с Дашкой у меня нелады. Всё болеет, и болеет. А за старым человеком пригляд нужен. Сколько раз я из-за неё с Дунаевым спорил…

– О чём спорил?

– Да всё о том же. Я ему говорю: «Эта старуха – совесть наша, понимаешь?» А он мне в глаза смеётся: «Какая совесть, чего ты мелешь?» А я, Евгений, правду говорил.

Оживился Степан, и это уже хорошо. Бобров поддел ещё раз:

– Смотря какую правду!

– Правда, Женя, одна бывает, с какого бока её ни переверни. Если она правда, такой и останется. На эту бабку, я считаю, весь колхоз наш открыто глядеть не имеет права. А Дунаев первый!

– Егор Васильевич-то тут при чём?

– Мог бы Дунаев понять судьбу Степаниды, жалость проявить? Да что там жалость, жалостью обидеть можно человека – элементарного внимания хватит – квартиру дать. Чёрствый он человек… И не только к бабке Стеше…

Что-то новое говорил Степан о Дунаеве, не замечал раньше такого за Егором Бобров. Вот и ему он протянул руку помощи, проявил душевное внимание. А Степан, наверное, обижен чем-то на Дунаева, потому и несёт всякое.

Но Степан точно мысли его угадал и снова заговорил торопливо, будто боялся, что вдруг остановят:

– Он, Егор, в человеке автомата видит. Лишь бы тот, как заводной, работал, на его авторитет.

– А ты-то сам как автомат работаешь?

– Эге, – засмеялся Степан, – вон куда поворачиваешь! Понятно, понятно. Только я так отвечу: да, я сейчас пыл свой укоротил. Спросишь – почему? Скажу. Не хочу своим горбом карьеру Егору делать, недостоин он того, если во мне человека не видит. Раньше я как работал? Ночь-полночь – я в поле. Трактор ломается, а я нет, стальной да и только. Начали завидовать – это что ж такое получается, Степан Плахов скоро в кулаки выбьется. Деньги лопатой гребёт, во дворе живность всякая. Зачем советскому человеку столько? И первым голос поднял Дунаев. Стали меня всячески прижимать, зарплату урезать. Вот тогда я пар и спустил. Говорю сам себе: «Не торопись, Степан, горячие лошади раньше дохнут». А тут ещё Дашка заболела.

– Не пойму я что-то, Степан, – спросил Бобров, – какой резон Егору пыл твой укорачивать, ведь ты же на пользу колхоза старался?

– А тут прямой резон, Женя. Он, этот резон, со времён коллективизации в деревне живёт. Ты вот мне скажи – те мужики, которых раскулачили, действительно кулаками были?

– Не знаю…

– А я знаю, хоть и того времени не помню. Нет, не были. Они сами на себя ишачили, трудолюбием, усердием, потом своё благополучие создавали. Разве годились бы они для нашей уравниловки? Нет, вот их как класс и ликвидировали. А остались такие, кто вперёд не забегал, резвость не проявлял, плёлся, как все. Они и в колхозе так работать стали – лишь бы день прошёл. Вот почему у нас в сельском хозяйстве одни непорядки – то недород, то засуха. Вожаков среди мужиков нет, а которые есть, их самостоятельность уравниловкой глушат. Знаешь, как сома острогой колют, на реке? Лампочку включают, на два метра вглубь осенью река просвечивается. А на дне самые крупные сомы. Вот в них и острогой.

– Не то говоришь, Степан, – покачал головой Бобров. Он просто не мог согласиться с такими рассуждениями. – Разве сейчас мало опытных, знающих людей живёт в селе, которые не на словах, а на деле работают, и никто на них с острогой не идёт.

Тот помолчал, вздохнул:

– Многого ты, я смотрю, Женя, не понимаешь. Ну, есть передовики, правильно, а остальные? Они в тени. А ведь каждый на государственный каравай должен работать, не прятаться за спину передовика. Я предлагал Егору – дай мне сто гектаров свёклы, удобрения, технику – я на это поле ни одной женщины не пущу, сам свёклу выращу…

– А он что?

– В затылке чешет. Правда, я ему условия поставил: всю зарплату, которую им платишь, мне отдашь.