Владимир Топорков - Наследство

На коне в густой посадке Кузьмина не догнать, да и остыла, наверное, Христя, дала себе окорот. Иначе могла бы и до смерти засечь этого беспутного человека.

Христя развернула коня, неторопливо поехала назад к притихшим трактористам. Не сходя с лошади, спросила:

– И вы с ним заодно, да?

Молчали, потупившись, мужики. Видимо, стало стыдно им перед этой много повидавшей бесхитростной женщиной, стыдно перед теми, кого они оголодили. Ребята жались поближе к тракторам – вдруг эта крутая баба и по их спинам плетью пройдётся, от неё всё можно ждать.

Но Христя больше плеть в ход не пустила, наоборот, вдруг заголосила по-бабьи, протяжно, как над покойником:

– Да что ж вы, ироды, над нами, горемышными, измываетесь, да что ж вы, проклятые, делаете…

Голосила она долго, а потом повернула лошадь, и та понуро поплелась в сторону деревни.

Через неделю эта история имела неожиданное продолжение. В тот день у Сашки поплавился двигатель. Проклиная в душе всё и вся, Грошев лежал под трактором, снимал поддон картера. Тяжёлая это и грязная работа. Весь мазут на тебя, если неосторожно снимать. Но опыт у Сашки был, и он снял поддон быстро и даже запел частушку:

Дерзкую эту частушку услышал тихо подошедший Кузьмин. Он схватился за торчащий из-под трактора сапог, вытащил Сашку, поставил на ноги:

– А ну повтори, что ты пел, Грошев? – закричал Мишка. Сашка испуганно заморгал глазами, пытаясь оттолкнуть Кузьмина, который вцепился в рубаху, но Мишка стоял, как бык, наклонив вперёд голову.

– Повтори, что пел, сволочь, – хрипел Кузьмин. Молчал Сашка, только противный, липкий пот заструился по спине. Знал он, что за эту частушку, доложи Кузьмин в МГБ, его по голове не погладят. Над словами самого товарища Сталина издевается, поросёнок немытый…

Об этом и кричал Кузьмин, и от стана бежали удивлённые трактористы. Они с трудом расцепили Мишкины пальцы, точно впившиеся в тело Сашки, пытались оттолкнуть Кузьмина в сторону. Тот в три прыжка подскочил к поддону, сунул руку в мутное масло, а потом опять завопил противно:

– Ребята, у него в поддоне песок! Он саботажник, сволочь!

И Кузьмин побежал к своей «коломбине». Напрасно трактористы пытались остановить Мишку, просили образумиться, не спеша разобраться. Тот прыгнул в кабину цепко, по-кошачьи, и, уже трогаясь, крикнул:

– Я ему устрою кузькину мать!

Сашку арестовали вечером, когда он пришёл домой, Степанида ещё не успела и ужин собрать проголодавшемуся за день сыну. Из подкатившей двуколки выскочили двое рослых работников МГБ, без стука вошли в дом. У Степаниды от страха выпала из рук сковородка с дымящейся картошкой, по комнате растёкся аппетитный запах топлёного масла, и один из эмгебистов, перешагнув через картошку, потребовал:

– Пойдём с нами, Грошев!

Сашка молча поднялся из-за стола, так же молча поцеловал мать и, уже направляясь к выходу, успел сдёрнуть с крючка промасленную фуфайку.

– Ты не волнуйся, мама! – крикнул он из сеней. – Я скоро вернусь.

Больше Степанида своего сына не видела. Она выскочила вслед за ним на улицу, но двуколка уже катила в сторону райцентра. Степанида побежала к Бобровым, ворвалась во двор зарёванная, перепачканная сажей, с растрёпанными волосами.

Иван Поликарпович, отец Жени, сидел на пороге, перебирал грибы. Не было сильнее у него увлечения, чем сбор грибов, на который тратил он всё свободное время. Сейчас были каникулы, и сельский учитель целые дни проводил в лесу.

Иван Поликарпович вскочил с крыльца, у ревущей Степаниды с трудом выяснил, что случилось, и как был в комнатных тапках, так и метнулся на дорогу, побежал за удаляющейся двуколкой.

Эх, не надо было отцу так гнаться за этой повозкой. Дорогой ценой заплатил он потом за эту прыть!

Туберкулёзом заболел отец ещё на фронте, почему и списали по чистой в сорок третьем. Он вернулся в родное село – худосочным, почерневшим, но потихоньку оклемался. Вернуло здоровье топлёное барсучье сало, которое за большие деньги разыскал он у лесников, да каждодневные прогулки в сосновом бору. Потом даже в школе разрешили ему работать…

Теперь бежал Иван Поликарпович по сельской улице, широко выбрасывая ноги, бежал навстречу своей смерти…

Он упал, наверное, метров за пятьсот от дома, повалился, как валится подрубленное дерево, и мать, наблюдавшая за ним, с истошным криком побежала по дороге. С помощью подоспевших соседей она привела отца домой, уложила на койку. Иван Поликарпович тихо стонал, грудь его раздирал едкий кашель. Потом у отца пошла горлом кровь, и это у Женьки осталось в памяти на всю жизнь – свесившаяся с подушки посеребрённая голова, кровяное пятно на выскобленном полу, постепенно превращающееся в небольшую лужицу, красные пузыри из посиневшего рта отца и остановившиеся от ужаса глаза матери.