Владимир Топорков - Наследство

– Послушай, Женя, а ведь мне пора.

– Как пора?

– Так. С минуты на минуту может явиться Серёжка, а он ведь не маленький, всё видит…

– Ну, я скажу ему, что ты теперь моя жена. Самое понятное объяснение…

– Да? Самое понятное? Нет, Женя, так эти вещи не делаются. Мальчика надо подготовить…

– Как подготовить?

– Чудной ты, Женя! Не знаю как, рецептов на этот счёт нет, но, поверь, тебе надо поговорить с ним, узнать его мнение…

– Значит, не останешься?

– Нет, и не проси. Во имя нашего будущего счастья, Женя. В общем, собирайся и проводи меня, я переночую у Натальи Владимировны. А завтра, хотя что я говорю, уже сегодня обязательно снова приду, тогда и поговорим все втроём.

Ох, как не хотелось сейчас Боброву выходить на морозную, обжигающую стынь улицы, и самое главное – отпускать от себя вновь ставшую такой родной и близкой Ларису. Но во многом она, конечно, права. Нужно найти верные слова, объяснить всё Серёже так, чтобы сын поверил в глубину его чувства, чтобы всё понял.

Лариса быстро собралась, и они вышли во двор. Бобров оставил дверь незапертой на тот случай, если в его отсутствие появится Серёжка – шёл уже второй час ночи. На улице пронзительно синела чистая, с густой россыпью звёзд ночь, окрепший морозец давил так, что вмиг перехватило дух и заложило уши.

В доме, где раньше жила Лариса, ярко горели окна, рядом в мутноватом свете качались деревья, прозрачные, отбелённые инеем. За шторами мелькали тени, и Бобров понял, что у Дунаева идёт веселье. Он взглянул на Ларису, пытаясь понять, какие чувства вызывает всё это в ней, но на бледном от фонарного света лице её не отражалось ни интереса, ни возмущения, и Бобров успокоился.

Они расстались около калитки Натальи Владимировны, и Лариса, прижавшись к Боброву, крепко поцеловала его, как обожгла губами. Ему стало трудно дышать, опять появилась боль в груди, но всё равно он чувствовал себя сейчас не скорбящим сиротой, покинутым и униженным, а, наоборот, сильным, здоровым и жизнерадостным человеком.

– Ну, до завтра, – сказал он, и Лариса засмеялась так, будто смех её вырывался откуда-то из самой глубины души.

– До сегодня, милый, до сегодня!..

Бобров вернулся домой, уселся в кресло и стал ждать Серёжку. Ему сейчас, сию же минуту позарез вдруг нужна стала ясность, пусть горькая, нерадостная, но полная ясность их будущих отношений с Ларисой. Он сидел и думал о том, что теперь, после того, что произошло сегодня, без Ларисы он уже не сможет, не сможет по одной простой причине: жизнь без неё станет пустым местом, голым нулём. Но ведь он, ещё лёжа на больничной койке, разработал для себя целую программу борьбы за идеи, которыми заразил его Озяб Иванович. Нет-нет, он должен, должен довести это дело до конца, чтобы не было стыдно перед будущими поколениями, которым ещё жить и жить на земле…

Бобров почувствовал вдруг усталость, прилёг и уже задремал, когда услышал, как скрипнула дверь. Серёжка, весь в снегу, ввалился в комнату, и она наполнилась запахами зимней свежести. Серёжка стряхнул снег с пальто и шапки, и на пороге образовалась небольшая лужица. Надо было вставать, кормить наверняка проголодавшегося сына.

Увидев поднимающегося с кровати отца, Серёжка смутился, видимо, из-за своего позднего возвращения, но Бобров не стал выговаривать сыну, не хотелось обижать парня в такую чудесную ночь.

– С Новым годом, Серёжа! Есть хочешь?

– Да нет, папа, мы конфет наелись. – И, оглядев комнату, спросил с нескрываемым интересом: – А тётя Лариса где?

– Ушла, – стараясь говорить спокойно, ответил Бобров.

– А куда же она ушла? Ведь у неё родственников в Осиновом Кусту нет.

– К знакомым.

– Эх, зря ты её отпустил, – вздохнул Серёжка.

– Почему?

– Мы сегодня с ребятами говорили. Её любили в школе. Говорят, самая лучшая биологичка была.

– Кто-кто? – переспросил Бобров.

– Ну, преподаватель биологии, биологичка. Она, говорят, так интересно рассказывала, что заслушаешься…

Серёжка умолк. Тишина воцарилась в доме, и оба молчали, пока Бобров не решился спросить:

– Послушай, Серёжа, а как ты посмотришь, если тётя Лариса совсем перейдёт к нам жить, постоянно, то есть?

– Женой твоей, что ли, станет?

– Да, женой…

– А мама?

– Ну как тебе объяснить! – Бобров взмахнул рукой, словно полотенцем, точно смывая с лица вязкую влагу. – Парень ты уже большой, хотя и не знаю, поймёшь ли… Выходит, разные мы с твоей матерью люди. Ну что тебе говорить – разные, и всё тут… Вот вас в классе сколько?