Владимир Топорков - Наследство

Врал Кузьмин, но, кажется, даже сам поверил в искренность своего вранья. Видел он, как мрачнеет Ерохин, и понимал, что тому страшно неприятен этот разговор, но он сдерживает себя, не перебивает, значит, ещё терпит. А ведь мог бы и сразу на дверь указать.

Дав выговориться гостю, Ерохин долго молчал, наверное, что-то прикидывал в голове, потом заговорил высоким встревоженным голосом:

– У тебя совесть есть, Михаил Степанович? Может быть, ты её в водке утопил, как слепого кутёнка, а? Ты за кого меня принимаешь, за вора? А знаешь ли ты, что мне собственная совесть не позволяет на такие сделки идти, не позволяет и всё тут!

– Понимаю, – вздохнул Кузьмин, – понимаю. И я совесть свою тоже не в сейф под расписку сдал. Но что поделаешь, дорогой Дмитрий Андреевич, если я всю жизнь в колхозе маюсь. А у нас жизнь известная – то за палочки пыхтели, теперь за гроши. Не слыхал разве про нашу житуху-горюху? Хотя что я говорю, сытый голодного не разумеет. Тебе хорошо – ты на хлебном месте сидишь, казна хорошую зарплату платит…

– Это у меня-то зарплата хорошая?

– А у кого же?

– Да у нас, наверное, как у лесников, самая низкая оплата. Тем Пётр Первый так повелел, сказал, что лесному и прочему воровскому люду деньгу платить малую, а мы за что маемся – один Бог знает.

– Плачь, плачь, – засмеялся Кузьмин, – так и поверил.

– Дело твоё. – Ерохин блеснул крупными, белыми, похожими на клавиши рояльной гармошки, зубами. – Хочешь верь, хочешь нет, только я тебе всю правду сказал. А справки такие давать запрещено законом…

– Эх, дорогой мой миномётчик, небось слыхал ты прокурорскую байку: закон что столб – перепрыгнуть нельзя, а обойти можно. Да и кто проверит – бумажка твоя в нашей бухгалтерии лежать будет, а туда не каждый заглянет…

Кузьмин специально, чуть ли не в каждой фразе намекал на фронт, на армию. Проверенное это дело, отработанное – слова про воинское братство срабатывают лучше поллитры, фронтовички храбрятся, боятся, что их в трусости обвинят, а на самом деле народ слезливый. А вообще-то чувство страха прячется в каждом, будь ты герой или подонок, храбрец или трус, надо только уметь этим чувством управлять, вовремя надавить. Ерохин вот про закон заговорил. Значит, надо ещё поднажать, и дело будет в шляпе. И, не дожидаясь ответа, Кузьмин продолжил:

– Из-за маленькой бумажки вы себя угнетаете, Дмитрий Андреевич. Можно сказать, копеечным делом геройство своё смазываете. А небось на фронте трусом не были?

– Почему спрашиваешь? Сам знаешь, награды зазря не давали, за них кровью плачено. Я дважды ранен, один раз тяжело контужен.

– Поэтому и спрашиваю, что вижу: геройский человек. Не всякий решится в двенадцать лет из дома убежать, солдатскую лямку наравне со взрослыми тянуть. Тут, брат, терпение адское надо, ну и смелость, само собой.

Кузьмин выжидающе глядел на Ерохина, чувствуя, что последние слова надломили, как веточку, его волю, и вдруг по-бабьи захлюпал носом, махнул рукой, размазывая вмиг набежавшие слёзы:

– Э, да что там говорить! Я ведь часто думаю: вот герои, кто они, совсем бесстрашные люди или нет, и прихожу к выводу – нет, все такие же, плоть от плоти земные. Только волю свою как в узде держат. Да, Дмитрий Андреевич, только волей и силой рождается бесстрашие.

Видимо, эти слова окончательно добили Ерохина.

– Ладно, Михаил Степанович, зайди к Зинаиде, нашему главбуху. Я ей скажу…

Все первые колымные деньги, сто шестьдесят рублей, Михаил Степанович истратил на покупку подарков для Зинаиды и Дмитрия Андреевича. Но Ерохин, увидев в кабинете Кузьмина со свёртком, вскочил с места, с раздражением замахал руками, и Михаил Степанович понял, что можно нарваться на большой скандал, сделай он хоть один неверный шаг. Кузьмин тотчас же ретировался, осторожно, по-кошачьи, задом. Зинаида же, наоборот, подарок приняла с благодарностью, и Кузьмин понял, что в будущем надо иметь дело только с ней, это удобней и надёжней, не придётся больше впутывать трусоватого Ерохина. Видимо, зря пел ему хвалебные оды Кузьмин про храбрость и смелость, не таким на поверку оказался дорогой фронтовичёк, «миномётный сын полка» Дмитрий Андреевич.

Когда же установились надёжные контакты с Зинаидой, Кузьмин со спокойной душой погнал машину за машиной с гречихой на мелькрупкомбинат. Потом часть крупы шла прямо в комиссионный магазин.

– А ты проныра, Кузьмин, – восхитился Дунаев, узнав про эту операцию. – Только гляди не увлекайся. Самое страшное в таком деле увлечение…