Никколо Амманити - Я заберу тебя с собой

Пьетро пристально посмотрел на него и снова сломя голову бросился к школьному крыльцу.

Прыгая через три ступеньки, вбежал в вестибюль.

В дальнем конце, рядом с бронзовым бюстом Микеланджело, увидел доску с результатами.

Происходило что-то странное.

«Этот, кажется, из второго. Как его зовут-то, не помню… Он шел и меня увидел, и остановился, как будто это не я перед ним, а, не знаю, марсианин какой-то, и смотрит на меня, и локтем пихает другого, которого Джанпаоло Рана зовут, я помню, и ему говорит что-то, и Джанпаоло даже повернулся и на меня смотрит, хотя теперь он на картины смотрит, а потом опять на меня и еще одному что-то говорит, и тот на меня тоже смотрит, и еще один на меня смотрит, и все на меня смотрят и молчат…»

Стояла тишина.

Толпа расступилась, открывая проход к спискам. Ноги несли Пьетро вперед, между расступившимися товарищами. Он подошел и оказался в паре сантиметров от доски, сзади его подталкивали другие.

«Читай».

Он отыскал свой список.

«Б! Где Б?! Первый Б, второй Б. Вот!»

Крайний справа.

Абате. Альтьери. Барт…

Он пробежал список сверху вниз.

Одно имя написано красным.

Одного оставили.

Примерно посередине списка. Где-то в районе М, Н, О, П.

Оставили Пьерини.

Морони.

Он зажмурился, а когда открыл глаза, все перед ним поплыло и закачалось.

Он читает ещё раз.

МОРОНИ ПЬЕТРО НЕ ПЕРЕВЕДЕН

Ещё раз.

МОРОНИ ПЬЕТРО НЕ ПЕРЕВЕДЕН

«Ты что, читать не умеешь?»

Он прочитал снова.

М-О-Р-О-Н-И. МОРОНИ. Морони. Мор… М…

«Как тебя зовут?» — прогудел голос у него в голове.

«Эй, а в чем дело?»

«Зовут тебя как?»

«Кого? Меня? Меня зовут… Пьетро. Морони. Морони Пьетро».

И там написано: «Морони Пьетро». И рядом, печатными буквами, огромными: «Не переведен».

Значит, предчувствие оказалось верным.

И все-таки он надеялся, что…

«Остальные! Посмотри остальных!»

ПЬЕРИНИ ФЕДЕРИКО ПЕРЕВЕДЕН

БАЧЧИ АНДРЕА ПЕРЕВЕДЕН

РОНКА СТЕФАНО ПЕРЕВЕДЕН

Он искал красное в других списках, но все было синим.

«Не может быть, чтобы меня одного из всей школы оставили на второй год. Мне Палмьери сказала, что меня переведут. Что все разрешилось. Он мне обеща…»

Нет.

Сейчас не надо думать об этом.

Сейчас надо просто уйти.

«Почему Пьерини, Ронку и Баччи перевели, а меня нет?»

Вот они.

Вся компания.

Голосок в голове посоветовал: «Дорогой Пьетро, будет лучше, если ты уйдешь, причем побыстрее, ты ведь сейчас заревешь. Ты же не хочешь плакать при всех?»

— Пьетро! Пьетро! Ну что?

Он обернулся.

Физиономия его подружки появилась из-за стенда.

— Меня перевели?

Пьетро стал искать фамилию Челани.

Синим.

Как и все остальные.

Он хотел сказать ей, но не мог. У него появился странный привкус во рту. Медный. Кислый. Он отошел в сторону и судорожно проглотил слюну.

— Ну? Меня перевели?

Пьетро кивнул.

— А! Здорово! Перевели! Меня перевели! — завопила Глория и стала обнимать всех вокруг.

«Зачем она все это делает?»

— А тебя? Тебя?

«Ну же, скажи ей».

Ему стало худо. У него словно шмели зажужжали в ушах. Ноги подкосились, щеки запылали.

— Пьетро! Что случилось? Пьетро!

«Ничего. Просто меня оставили на второй год», — хотел сказать он. Прислонился к стене и медленно сполз на пол.

Глория раздвинула толпу и подошла к нему.

— Пьетро, что с тобой? Тебе плохо? — спросила она и заглянула в список. — Тебя оста…

— Да.

— А остальных?

— Пе…

И Пьетро Морони вдруг понял, что все стоят стеной и смотрят на него, что он среди них — шут, белая (красная) ворона, что Глория тоже по другую сторону, вместе с ними, и не важно, совсем не важно, что она смотрит на него глазами Бемби.

9 декабря в шесть двадцать утра черный «Фиат Уно Турбо GTI» (осколок тех времен, когда на пару лир дороже, чем базовая модель, можно было купить этакий гроб на колесах, который ездил, как «порше», жрал бензин, как «кадиллак», и легко получал вмятины, как банка из-под кока-колы) свернул с Аврелиевой дороги в сторону Искьяно Скало и покатил среди голых мокрых полей. Миновав Спортивный центр и ангар Аграрного консорциума, машина въехала в городок.

По короткому проспекту Италии текли ручьи грязи. Рекламный плакат Центра красоты Иваны Дзампетти, сорванный ветром, валялся посреди дороги.

Вокруг не было ни души, только хромой пес, столь же породистый, сколь и беззубый, копался в мусоре у опрокинутого бачка.