Алекс Тарн - Записки кукловода

— Ну-ну… Все, вроде, у тебя правильно, господин Создатель. Одно только мешает для полной гармонии.

— Это что же?

— Я. Я тебе мешаю. Ты вот говоришь: никто реального лотошника не помнит. Я его помню, Шайя. А фальшивку твою — нет, не помню. Как тебе такой взгляд на вещи? Не нравится?

— Знаешь, вот за это тебя и не любят — за то, что вечно ты против очевидности прешь. Ну зачем?

— Ага. Это, значит, я против очевидности. Твой виртуальный лотошник — очевидность, а мой, реальный, — наоборот. Послушай, Шайя, может, ты уже и меня заодно объявишь несуществующим? Тогда-то уж точно никто тебе не помешает своими ненужными воспоминаниями.

— Ну вот, обиделся… Ты бы расслабился, а? Было бы о чем спорить… Чушь какая-то… реальный, виртуальный, радио, выборы, Амнон Брук с его идиотскими бухштабами… Да пошли они все! Это ж не для души, ты пойми, чудак. Я потом на эти деньги два года живу… и вот реальнее этого уже ничего не придумаешь. Слышишь?.. Нет? Эй, ты где там?.. Алло! Алло! Кто у нас на проводе? Радиослушатель? Радиослушательница? Здравствуйте!..

И это ведь только радио. «Только» — потому что Шайя Бен Амоц на все руки мастер. И лозунг зубодробительный слепит, и статейку настрочит, и телепрограмму сконстролит, и программную речь для вождя наваляет — да такую, чтобы слушалась на едином дыхании, с нехитрым простонародным юморком и удачно вставленными присловьями-поговорками, с тонкими многоплановыми шутками и дивными цитатами из уважаемых источников. Чтобы всем была по душе, чтобы одобрительно крякали на рынке усатые игроки в шеш-беш, чтобы посмеивался бакалейщик из лавки на углу, чтобы змеились тонкой улыбочкой презрительные интеллектуалы в модном кафе, чтобы даже саблезубые, злые на весь мир феминистки дружно кивали бы своими уродливо стриженными головами.

А письма в газеты от несуществующих читателей? А извилистые опросы общественного мнения? А мастерский треп на десяти интернетовских форумах сразу? Кто бы на такое был способен? Никто. А вот Шайя — способен, да еще как! — по высшему разряду качества, по восемнадцать часов в сутки, не прерываясь даже на еду, не отходя от компьютера, от микрофона, от верещащей телефонной трубки.

Вот бежит взмыленный Ромка:

— Срочно!.. требуется!.. реакция на… обращение к… отмежевание от…

— Давай, Ромка, давай… что на этот раз? Ну, это просто, это ерунда… вот тебе двадцать строк, беги дальше, болезный. Нет, стой, погоди! Как там лозунг, готов?.. Ну что ж ты молчишь, давай варианты… Не-е-е, так не пойдет. Скажи художнику, что слово «нет!» должно быть зеленым и в три раза больше, а нос крючком. Как это чей нос? Ты что, Рома, совсем дурак? Вражий нос, чей же еще? Крючковатый нос вызывает у нормальных людей автоматическую реакцию отторжения. Записал? Нет? И правильно, это не для печати. Ладно, дуй отсюда, мешаешь… Нет, погоди! Закажи-ка мне пиццу, коли ты уже здесь.

И так уже три недели, сутки за сутками. Смотри, Шайя, окачуришься в таком режиме. Нельзя же так, без отдыха. Ни тебе по бульвару прошвырнуться, ни тебе в бар заскочить, ни тебе музыку послушать. Впрочем, насчет музыки это не совсем точно. Музыку Шайя как раз таки слушает, находит время. Правда, разнообразием его нынешние музыкальные вкусы не блещут. Похоже, запал мужик на один и тот же мотив, только его и насвистывает. Хотя бы исполнителей варьировал для разнообразия, так ведь нет — непременно подавай ему уличного пианиста и его рыжую шаманку с бубном, тех самых, что играют похоронный марш Шопена, а проще говоря, лабают жмура у главного входа в центральный городской автовокзал.

Три, а то и четыре раза в неделю рука Шайи неожиданно замирает, на полуслове зависнув над клавиатурой; какое-то время он сидит, глядя в пространство, а потом вдруг резко встает, роняя со стола бумаги, газеты, афиши и прочие продукты политической жизнедеятельности, и молча уходит, слегка пошатываясь от непривычности вертикального состояния и на ходу выбрасывая из кармана некстати напомнивший о себе мобильник. В такие моменты ему лучше не попадаться на дороге, а не то зашибет. Ромке вот досталось, бедняге… рубашка хорошая порвана, от Кардена, и на морде царапина. Рубашка-то фиг с ней, с рубашкой — ее Ромка все равно за счет партийной кассы записал, в графу канцтоваров… а вот с царапиной хуже. С царапиной политическому человеку никак нельзя, даже шестерке. Ну не зверь ли этот Шайя?

Конечно, зверь! С дороги уходи! Вот все и уходят. А Шайя садится в свой казенный «опель» и едет через неврастенические городские пробки к автобусному вокзалу, музыку слушать. Машину он, понятное дело, бросает, где попало: штрафы-то один черт — из партийной казны, и идет походкой лунатика к зеву главного входа, туда, где светит на всю площадь рыжая шаманская голова.