Е. Бирман - Рассказы

Так почему же на меня напал столбняк, когда я отпер дверцу машины? Да потому, что даже на Страшном суде, под пыткой, я не смогу доложить, какая грудь была у первой из этих двух женщин (у которой волосы — песок с апельсином), и какая у второй (которая — орех с песком).

Теперь, чтобы разобраться в причинах моей озадаченности, опять — к Лермонтову. Я недавно все перечел, и вот, на что обратил внимание. Позвольте привести здесь две короткие цитаты: «…мокрая рубашка обрисовывала гибкий стан ее и высокую грудь» — это о девушке-контрабандистке; и «…ее грудь волновалась…» — это о княжне Мери. Насчет «гибкого стана» не помню, не буду врать, но вот насчет груди точно знаю — я этого тогда, в моем далеком детстве, себе не представил из-за неопределенности термина. Пробежал глазами — и все. Книгу я взял в библиотеке, и хоть была она уже изрядно потрепана, но до меня читали ее, видать, такие же олухи как я, и ни один из них не догадался подчеркнуть этих мест и добавить на полях пару уточняющих синонимов. А ведь это был предел литературной «мясистости» тех времен.

И вот, подобно тому, как в другом, куда более позднем романе, от фиаско с предшественницей Лолиты сквозь историю о любви к ней «пошла трещина через всю жизнь» героя, так и в моем случае эти литературные штампы про «высокую грудь» и «грудь волнующуюся» (или «вздымающуюся», не один черт!), позже постоянно встречались мне в книгах, но я пробегал по ним глазами, не отзываясь душою и торопливо списывая эти литературные перлы в отходы по статье «занудство классиков». Вот, значит, где истоки моей огорчительной невнимательности.

Но что же я все-таки буду делать на Страшном суде, если вдруг Лермонтов (известный задира), спросит меня, волновалась ли грудь песка с апельсином, когда она заметила мой взгляд, обращенный к ней? Или: «А высока ли была грудь той, другой, исполненной чувства достоинства, в бриджах, которая — орех с песком?» И что я отвечу? Но не возвращаться же мне из-за этого в парикмахерскую, ведь все видели, как я посмотрел на часы, развел руками, то есть — спешил. И не забыл я там ни кошелек, ни связку ключей от дома, машины и почтового ящика.

Конечно, у меня есть оправдание: пока женщины сидели в креслах, на них были наброшены эти черные парикмахерские накидки, которые застегиваются при помощи «липучки» на шее, но ведь Лермонтов спросит: «А где ты был, когда первую, ту, что в джинсах, уже закончили стричь, и она протягивала чек Канту? Или еще раньше, когда заполняла его?» Но тогда я был немного рассержен из-за долгого ожидания, поспешил сесть в кресло и уже ни на что постороннее не глядел. Но если честно, то если бы взволновалась грудь той женщины, когда она поймала мой взгляд в зеркале, то уж я бы это заметил, несмотря на накидку.

Поэтому я честно скажу на Страшном суде, как и полагается там отвечать на вопросы: «Не взволновалась грудь песка с апельсином от взора моего, и грудь ореха с песком, думаю, не была высока», — так отвечу я там, на той неведомой мне высоте.

Мой друг изрядно прогорел в последнем деле, которое примерно два с лишним года назад затеял. Поэтому, когда я увидел, что он сам что-то делает на крыше дома, то решил, что он экономит на рабочих. Впрочем, любой мужчина может быстро освоить какое-нибудь строительное или садовое занятие, если ему толково объяснить, как оно делается. Мой друг махнул мне сверху рукой, и я поднялся к нему по двум лестницам, сначала — на балкон, потом — на крышу. Он выкладывал кровлю.

Я перешагнул через несколько стропил там, где они низкие, у края крыши, в недоумении потирая затылок, и потому не сразу заметил, что в стропилах нарезаны пазы по толщине оконного стекла, в которые мой друг как раз и вставляет стеклянные пластины, похожие на прозрачные петушиные гребни, сначала смазав один край клеем. Он берет или те пластины, что уже лежат под рукой, или когда они заканчиваются, либо когда ему взбредет в голову, — просто отламывает новые куски от рулона. В жизни не видел, чтобы стекло продавалось в рулонах. Одну пластину я попросил его передать мне. Я осторожно взял ее двумя пальцами левой руки за один конец и двумя пальцами правой — за другой, рассмотрел довольно внимательно. Разломы были не прямые и с острыми кромками. Я глянул на руки своего друга — на них ни царапинки, он обращался со стеклом так уверенно и спокойно, как если бы его жена, готовя гренки, резала зачерствевшую булку, вымачивала в яйце с молоком и клала на сковородку. А он еще и не резал каким-нибудь инструментом, а так прямо ломал руками. Я посмотрел и на свои руки — и они, вроде, были целы.