Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи

Стояла «оттепель». Была какая-то надежда на возрождение гуманизма, нравственности. Померанчук с Жевакиным подают в суд на писателя-гробокопателя, но отсутствие главной улики – пресловутого экземпляра «Мертвых душ» – не дало возможности восторжествовать справедливости. Легенда стала мифом.

Сергей Александрович умирал среди своих любимых книг. Он не верил в Бога. Он был продуктом своей эпохи. В последние минуты он позвал свою супругу Нину. Та наклонилась к умирающему, чтобы услышать, что он шепчет:

– Нина, а ты веришь, что там, куда я ухожу, что-то есть?

– Верю, Сереженька, верю.

– Тогда я буду ждать тебя и скучать.

Мы с Перфишкой и Белкиным любили ходить в ресторан «Россия». Все ходили в рестораны со своей водкой, а мы ходили со своей закуской. Действительно, водка одинакова везде, что дома, что в магазине, что в ресторане. А вот закуска! Перфишка брал домашнее сало в чистой тряпице, Белкин – баночку белых маринованных грибков, а я в пакетике приносил квашеной пластовой капусты. Официант подавал нам чистые тарелки, хлеб и водку.

У выхода из ресторана стоял Сережа – каменный, красивый, двадцатилетний, в брюках, закатанных до колен, с рыбацкой сетью через плечо. Мне все время хотелось назвать его Андреем, наверное, потому что рыбак Андрей, первый ученик Христа, был так же молод и красив, когда его впервые увидел Спаситель и позвал с собой.

Вот тогда я и видел Сергея Александровича в последний раз. Зачем убрали эту декоративную скульптуру, моделью для которой в тридцатые годы послужил Сережа Жевакин? Сейчас она была бы уже памятником.

Лет десять назад жители города могли еще полюбоваться этим домиком; кое-кто, возможно, и помнит небольшой двухэтажный особнячок среди зарослей вишняка с верандой, увитой диким виноградом. Он стоял на Ижорской улице, почти напротив госпиталя, второй дом от угла; фотографам надо было его снимать на память, как святыню, – в нем жил и умер известный мастер светописи Максим Петрович Дмитриев. В этом же доме жил Пирожников, которого все звали Агрономом. К нему обращались за хорошей рассадой, саженцами – во время войны и в послевоенные годы большой город кормился за счет огородов. Ходила сюда и Вера Николаевна покупать яйца, а иногда и курицу покупала – если кто из близких болел и надо было сварить бульон. Эти покупки были только причиной прихода, а самое главное – у Веры Николаевны и Пирожникова была общая страсть – цветы. Все в округе восхищались пионами и маками Веры Николаевны, о ее ирисах говорили: «обалденные». Она и Виктор Пирожников обменивались цветочными клубнями, луковицами тюльпанов и гладиолусов и делились друг с другом опытом по выращиванию цветов.

Виктор был зятем Максима Петровича, вернее, бывшим зятем – дочь фотографа умерла задолго до войны, внук стал военврачом и уехал из города, внучка вышла замуж за известного в городе «лора» Михалкина и жила на Большой Печерской, тогда уже улице Лядова. Теперь у Максима Петровича с Виктором не было ничего общего – все разъединяло: и образование, и положение, и круг знакомых, и круг интересов. Правда, сразу после войны Поля, долгие годы служившая горничной у Дмитриевых, вышла замуж за Виктора и стала его законной женой, хотя по-прежнему хлопотливо ухаживала за старым хозяином, которому в 1948 году исполнилось девяносто лет.

Вера Николаевна приходила в этот дом не только к Агроному – каждый раз она поднималась по крутой деревянной лестнице на второй этаж в апартаменты старого фотографа. Его кабинет был и большой, и просторный, несмотря на то, что кроме огромного дубового письменного стола, дивана и глубоких кресел, обитых кожей, в нем стояли два книжных шкафа, а также секретер с картотекой и письмами. Большая двойная стеклянная дверь из кабинета вела на открытую веранду, под которой с ранней весны и до поздней осени пестрел цветник зятя. На стенах кабинета висели выразительные фотографии с дружескими надписями и благодарными словами мастеру от его знаменитых друзей: Собольщикова-Самарина, Комиссаржевской, Леонида Андреева, Шаляпина. Выделялся в этой замечательной домашней галерее большой портрет: красавица жена фотографа с двумя дочерьми. Все фотографии были оформлены в паспарту молочного или кремового цвета с широкими дубовыми рамами. Сидя в этом кабинете, Вера Николаевна и Дмитриев вспоминали прошлую жизнь. Максим Петрович дружил еще с ее отцом – купцом из Богородска Серяковым, помнил ее деда Крицкова, пароходчика из Желнина; да и все нижегородское купечество было хорошо знакомо мастеру семейного портрета.