Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи

Непонятно, что мною двигало, но начал я с Вельдяем здороваться, если случалось сталкиваться, и он буркал, всегда в сторону и не глядя на меня, свое «привет!». А однажды его напарник или компаньон (как правильнее?), оторвавшись от мешка со старой обувью, будто тявкнул в сторону Бориса после наших приветствий:

– Не забудь – скажи Иванычу про Николая.

– Не забуду. – И уже обращаясь ко мне: – Ты ведь хорошо знал Кольку Башкирова?

– Знал, – подтвердил я.

– Похоронили мы его вчера. Он у нас в подвале умер. Тихо так отошел. Цирроз печени.

– Как похоронили? Где?

– А вон на Октябрьской напротив «партпроса» какую-то башню строят, так мы в котловане прикопали: там сегодня уже бетон залили. Он перед смертью велел тебе привет передать и ключи от квартиры. Я ему как раз на днях говорил, что с тобой встретился. Он о тебе по-доброму так.

– А ключи-то от квартиры мне зачем?

– Так у него ж родственников-то никого не осталось.

– Ну и что? Я что – теперь из чужой квартиры вещи, что ли, буду чужие вывозить?

– Не знаю. А только говорю как есть. Может, он уже не в себе был!

Мы замолчали: я – оторопело, все – равнодушно.

– Борис, – обратился я к Вельдяю, – а как Башкиров-то к вам попал? Я чего-то не понимаю. Ведь он всегда такой упакованный был. Правда, я его уже с год не видел. Но когда-то он, считай, каждый день сидел в кафе «Нижегородском». Там и Ганка-официантка, и буфетчица Нина Львовна его как принца крови принимали. Я видел, как Володя, швейцар, для него на базар за арбузом бегал. Коля Башкиров себя выдавал за прямого потомка купца-мукомола Матвея Башкирова, и ему можно было поверить: у него дома я бывал и видел на стенах и Шишкина, и Киселева, и Клевера. Все – подлинники! Я у него даже купил небольшой этюдик Найдена, когда ему надо было похмелиться. Он у меня дома висит. И вообще, Башкиров хвастался, что у него золотых царских червонцев целая крынка и ему на вино на сто лет хватит. Мебель у него вся красного дерева, чернильный прибор на столе – серебряный, а запонки показывал работы Фаберже…

– Это все правда, что ты говоришь, – грубо прервал меня Вельдяй, – только вы все абсолютно не понимаете: кто мы и что мы. Мы – параллельный мир, мы – мир других людей, почти что генетически других! Ты или большинство из вас считаете, что вот, мол, пропил квартиру или, в крайнем случае, обманули его и квартиру отняли, или даже отсудили, и теперь он такой: собирает бутылки, чтобы выпить. Нет, это не так: мы – просто одна из фракций старого советского мира. Вот таких, как мы (я имею в виду психологически) и выковывал в течение трех поколений товарищ Сталин. Мы не готовы конкурировать и рвать руками и зубами, отталкивая локтями, чтобы стать первым: мы просто хотим, чтобы всем было хорошо. Мы не готовы тратить свое время, чтобы у нас всего стало как можно больше. Мы не готовы жульничать, грабить и убивать, если за этим не стоит какая-то высокая цель. Все эти идеи либерализма, старательно насаждаемые сейчас в стране, в основе которых стоит личная свобода каждого, а также идеи католицизма, виноват – протестантства, ставящие человека как личность выше общества, социума, нам чужды. Мы генетически другие, мы вымрем очень быстро, через несколько лет в России будет новое общество совсем новых, других людей. Это чтобы создать советского человека, требовалось семьдесят лет или три поколения и миллионы репрессированных. А нового либерального россиянина выкуют в течение десяти лет, и вымрут несколько миллионов или десятков миллионов человек сами и незаметно, без концлагерей.

Вельдяй говорил сбивчивым хриплым шепотом, сначала возбужденно и азартно, потом – задумчиво, а под конец вообще лениво и неохотно, будто вдруг понял бессмысленность своей тирады.

Колю Башкирова я помнил хорошо. В какой-то момент он внезапно бросил свое никому не нужное инженерство, оформил инвалидность и стал вести непонятный сибаритствующий образ жизни, этакий мажор. Выбрал себе две точки: «Москву» и «Нижегородское» и сидел там каждый вечер. Вел себя как барин, нарочито покровительственно. Часто выходил в вестибюль, встречал гостей. Знакомым предлагал: «Вы сделаете заказ, а пока подходите к моему столику, освежимся!» Этим часто пользовались те, кто остро нуждался в рюмке водки при полном безденежье. Бывает же такое! Вовка-Биллиардист или Лешка-Ученый раздевались, как путные, подходили к Колиному столику, выпивали пару рюмок, благодарили его и уходили.

Одет он был всегда дорого, добротно, но без вызова. Когда ему как-то раз предложили поменять его шапку из выдры на крашеную ондатру с доплатой, он с нарочитым сарказмом заявил обменщику: «Мне-то ведь все равно, а тебя могут за такую шапку и побить: не по рангу тебе такую шапку носить!» У меня в голове иногда проносилось фантастическое предположение, что существует некий фонд, который постоянно подкармливает материально Колю, да и всех отпрысков знаменитой фамилии: я знал других Башкировых, которые ничего собой не представляли в социальном плане, но были всегда обеспечены выше всякой меры.