– А на ком хоть он собрался жениться-то? – Генка искренне удивился и обернулся к Макару.
– Да на Галке. Помнишь, он ее сюда неделю назад приводил, а ты ее еще Белоснежкой назвал.
– Макарушка, да ей же еще пятнадцать лет. Кто тебе разрешит на ней жениться? Это дело подсудное – растление. Она вся такая худенькая, бледненькая, из локтей сучки торчат; я не видел, есть ли у нее зубы, но ресниц-то точно нет, да и вместо косички какой-то мышиный хвостик.
– Сам ты мышиный хвостик. Ничего ты не понимаешь в настоящей русской женской красоте! Все с какими-то торговками якшаешься. И лет ей не пятнадцать, а семнадцать, а на Руси это возраст замужества. Она приехала из Лукоянова поступать в театральное училище, да не прошла. Вот теперь у подружек в общаге живет. Все остальное меня не интересует – я ее люблю и хочу, чтобы она была моей законной женой. И хочу, чтобы вы ее тоже полюбили.
– Дружище, да мы ее будем любить даже тогда, когда она тебя через пятнадцать лет бросит, став здоровенной толстой торговкой. Чтобы вместе счастливо прожить жизнь, надо ее вместе построить. А ты ее, свою Белоснежку, хочешь затащить в свою, уже готовенькую, жизнь. Как бы она ей ни нравилась: тусовка, общение, люди, проблемы, заботы, работа, – это все создал или культивировал вокруг себя ты сам. Это – не ее. И есть три варианта развития событий. Либо она постарается все перестроить под себя – и тебя, и нас, либо вырвет тебя из этого твоего-на-шего мира и утащит, чтобы создать какой-то другой, новый, уже под «вас-вместе» скроенный, либо она не примет весь наш круг и, поняв, что это не для нее, просто уйдет.
– Гена, ты чего-то не понял. Галка – это не Маргарита, я хочу иметь семью, у нас будут дети. Не считаю я себя стариком, как наш Мир. Я еще долго собираюсь жить. Это вон поэты ваши хлюпики – живут до сорока: Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский. А мы, художники: Левицкий – восемьдесят семь, Айвазовский – восемьдесят три, Шишкин и Лагорио тоже до восьмидесяти только чуть-чуть не дотянули.
И вообще все это – пустой разговор, через неделю – свадьба, и ты – в числе гостей. А сейчас давай лучше встречать гонцов – кажется, праздник продолжается. Вон явились: наш Луис Корвалан со своим помощником, великим нижегородским поэтом Уваровым.
Дверь с шумом раскрылась, На пороге появились еще два бородача: поэт Уваров с большим белым лицом, обращенным в потолок, видимо, из-за небольшого роста, и художник Павлов, заросший так, что не было видать ни шеи, ни лба, ни носа, ни щек – одни горящие глаза. Они втащили в центр мастерской огромную бельевую выварку, полную живых раков. Те, серые, вращали усами, глазами, клешнями, создавая какую-то фантастическую, живую, кипящую массу.
Павлов тут же потребовал, чтобы Мир налил ему выпить, а Уваров начал громким голосом командовать кухней и приготовлением раков. Как бы невзначай у Арсенина в заначке оказалась десятилитровая фляга красного грузинского «Саперави», которое привез ему в подарок с Кавказа тот же Уваров. А что может быть вкуснее красного «сухаря» с вареными раками?
– Павлов, – обратился Генка к выпившему и от этого повеселевшему патлатому художнику. Почему-то все обращались к нему по фамилии, – что это они решили тебя Луисом Корваланом обзывать?
– О, Геночка, это очень изящная и впечатляющая история, и я тебе ее обязательно расскажу. Да прямо сейчас, пока Уваров кулинарит. Слушай! – Павлов уселся на разбитое кресло со стаканом в руке, Генка пристроился рядом, да и Мир с Макаром затихли, прислушиваясь. – Ровно неделю назад, копейка в копейку, часы можно проверять, мы с Левой Виноградовым, Жорой Кабачинским и Юркой Уваровым очень хорошо отдыхали на «козьей тропке» за драмтеатром, смотрели на закат и выпивали – оприходовали несколько бутылочек «Биле мицне». Тут-то нас и прихватили наши замечательные стражи порядка на Свердловке: Толя и Коля. Да ты их должен знать – эти молодцы чистят карманы у подвыпивших клиентов из ресторана «Москва». Они заперли нас на «козьей тропке», зайдя с двух сторон, и решили с нас что-нибудь поиметь. Лева Виноградов сунул им удостоверение Союза журналистов, а Жора Кабачинский, раздухарившись, стал очень вальяжным тоном рассказывать, что я самый главный художник города.
Наши «колобки в погонах» завелись и велели мне что-нибудь нарисовать на рекламном театральном щите – стоял там, загороженный кустами. Уваров дал мне несколько угольков из недавно прогоревшего кострища, и я быстренько их обоих нарисовал. После изучения моего творчества эти два общественно признанных негодяя решили, что мои деяния уголовно наказуемы, и отвели всех нас в пикет милиции, что сбоку от кафе «Дружба».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу