Илья Беркович - Отец

И ничего, скушаешь. Человек ведь не способен из мести искусать напавших на него собак. Он может их перестрелять. Наш закон такого права не дает. Судиться и вовсе пустое дело, особенно если обидчики — агенты службы безопасности, а о том, что Ави — агент и провокатор, все чаще говорили в синагогах, в магазинах и везде, где собирались люди.

Был ли Ави агентом?

Вспоминается слякотный ленинградский день. Толком не рассвело — и уже начало темнеть. Я стоял за столиком в угловом кафе и пил свой маленький двойной, одновременно и похожий на погоду, и способный на четверть часа ослабить ее гнетущее действие. Но действие это усилилось, потому что А. Бочаров в большой собачьей ушанке подошел к моему столику и гнусаво исповедался. Едет с Литейного; согласился сотрудничать; с тещей жить невозможно; зарплата 120, а они обещали завлаба и 180.

Алик вернулся в слякотный туман. Я расспрашивал его сослуживцев. Он продолжал жить с тещей, завлаба не получил, через год уволился и открыл с однокурсником кооператив. Был ли Бочаров агентом? Может быть, Алику просто захотелось оживить свой смертельно серый облик инфернальной черной красочкой?

А моя начальница, похожая на холмогорскую корову и королеву викингов, как любила она походя бросать подчиненным: «Мой муж, он же в органах работает», каждый раз наслаждаясь сладкой, как затяжка дымом, тишиной в комнате. Только однажды молчаливая пенсионерка Петишева выдавила: «Да знаю я ее мужа. Ни в каких органах он не работает. Работает на заводе».

Вспоминается ночное дежурство в будке у городских ворот, белое такси, араб-шофер требует, чтобы его впустили, ему надо в полицию — привез пассажира, а тот не платит. А пассажир, заикаясь и дыша водкой, говорит: «Да я здесь живу. Да я сам в безопасности работаю». Я, охранник, знавший все лица, никогда не встречал этого человека. Зато потом я встретил его на митинге, на перекрестке. Полиция еще не приехала, а он, такой щуплый, серенький, с сумкой через плечо, как будто куда-то торопился уехать, но не уезжал, и все вертелся в толпе. Был ли это тот, ночной? Врал ли он ночью? Не знаю.

Про Колесо рассказывали, что он свою зарплату капитана КГБ тратит на рыночную говядину, которую ест из одной огромной миски со своими пятнадцатью собаками. А у столиков вертится и выпрашивает по пятнадцать копеек только чтобы слушать разговоры.

— Ави, — говорили люди, — откуда-то берет деньги. Полиция его не трогает.

Ну и что? Людей с деньгами и без определенных занятий в нашей стране так много, что все они просто не могут быть тайными агентами. Полиция же очень часто не трогает преступников просто потому, что ей лень.

Служба безопасности расставляет свои сети в такой мутной воде, что видят эти сети только те, кто в них попался. Но если даже признаниям в шпионстве нельзя полностью верить, обвинениям в шпионстве и подавно верить нельзя.

Я знаю, когда мой герой родился, где вырос. Я знаю о нем почти все. Но я не знаю и не могу знать, был он агентом или нет.

— Ты начала паковать вещи? — спросил Дани жену.

Молчание.

— Пора разбирать мебель: завтра нам дают фургон.

Молчание.

— Кстати, Идит просила тебя сегодня в два прийти в дом, помочь ей мыть лестницу.

— Почему в два?

— Так ей удобно.

— А если мне так неудобно?

Мазаль сильно злилась. Нашелся новый хомут на ее шею. Мало ей переезда, от которого, видно, не отвертеться. Мало ей мужа и его нового хозяина, Учителя Справедливости, чтобы он был здоров и счастлив. Теперь еще его жена, девчонка, будет ей указывать, когда и что мыть.

Квартира их темная, сырая, пропитавшаяся их несчастной жизнью, но это своя квартира. Отсюда не погонят. Что тут паковать, что разбирать? Вся мебель получена со складов, подобрана на улице в виде покореженных фанерных плит, в натяг свинчена и сколочена. Такую мебель не перевозят, а другой никто не даст. Вот полочка — на ней стоит любимая кастрюля Мазаль, кастрюля для кускуса. Мазаль подобрала эту полочку у зеленого, похожего на бронетранспортер, мусорного контейнера, который так хорошо виден из окна моей гостиной. На его железные бока и крышки лепят объявления о собраниях и съездах, портреты любимых сенаторов и раввинов, стикеры с лозунгами «Скромность укрощает страсти и защищает от напасти», «Нет арабов — нет диверсий», «Улыбнись — все к лучшему».

Западный человек никогда не станет лепить портрет своего духовного учителя на мусорный бак. У нас, на Востоке, отношение к контексту иное. Для идейного человека Востока контекст не существует. Идейный человек Востока видит только свой любимый лозунг или лицо Вождя и готов лепить их куда угодно, хоть на стену в сортире.