Илья Беркович - Английские шарады

Слово «как» в культовой фразе «Как нам реорганизовать Рабкрин» всегда изображал Левушка. Левушка был столь вопросителен, что ему достаточно было развести коротенькими ручками — и готово «как». Еще длинноволосого, сонно-сероглазого гнома Левушку назначали играть «искусство» в изречениях «Искусство принадлежит народу» и «Из всех искусств важнейшим для нас является кино».

Ну, хорошо. Левушка — «как». Кто-нибудь из женщин обводит нас прекрасной юной рукой (все молодые-красивые). Жест этот значит «нам». Математический логик Цфасман, бесполезный, как искусство Оскара Уайльда, демонстративно, со стуком переставляет на столе тарелки, меняет местами полупустую бутылку водки и бутыль бледного «Саперави». Выходит «реорганизовать».

А как велите изобразить слово «Рабкрин»?

Дина Аптекарь предлагает разделить его на «раб» и «кринка». Кринка вон — в углу.

— А раб? — с вызовом спрашивает Левушка.

— Мы тут рабы. Покажи на любого — вот тебе и раб.

Ну, нет. Мы уже не рабы. Мы настолько уже не рабы, что фразу «Мы не рабы. Рабы — не мы» играем, громко смеясь, на балконе, в три жеста: показав на себя, покачав головой, а потом тем же пальцем указуя на граждан, проходящих по улице. А граждане проходят по улице Урицкого, со скрипом задирая головы на звуки нашего хохота: «Что они там хохочут на своем балконе, щоб вин обвалился!» Мама и правда боялась, что древний балкон обрушится.

Это был наш первый и последний свободный год. Мы были свободны, как свободен оторвавшийся и бессознательно медлящий упасть лист. Мы провожали и провожались, шли какие-то бесконечные именины. Тетки все время готовили. Можно было прийти в любой дом, откуда уезжали, и сесть за накрытый стол. Приличной посуды в домах уезжавших не было: завернутые в полотенца, нафаршированные газетными шариками, бокалы раньше хозяев уезжали в контейнерах на товарную станцию. Мы поднимали — кто граненый стакан, кто чашку, кто черненый временем, покосившийся дедовский кубок, непроданный барыге в надежде, что удастся провезти его через таможню в кармане брюк. Мы чокались с торговыми евреями в кожаных куртках, урчавшими доверительно: «Штангенциркули берите. В Риме штангенциркули отлично идут». Мы готовы были чокнуться с прохожими, с полковником Наливай, с осенявшим женскую баню платаном, на ветвях которого сиживали пацанами, воображением прорисовывая туманные образы с шайками.

В дома уезжавших, в наши комнаты, откровенно ходили провокаторы. Молодой человек протягивал, просил взять, передать посылочку в Хайфу.

— Не бери! — приказывала Дина Аптекарь. — Он стучит!

— Про вас говорят, что вы стучите, — с расстановкой повторяли молодому человеку, — вам лучше будет уйти.

— Ну что вы, разве я стучу? — улыбался м. ч., неравномерно раздувая румяные щеки.

— Вы бы стали рисковать? — риторически спрашивали его, не прикасаясь к посылке, собранной полковником Наливай по-сказочному: в бумаге коробка, в коробке — банка, в банке — носок, в носке — гашиш, а в гашише — статья, а в статье — восемь лет строгого режима, — вы бы стали рисковать? Вот и мы не станем.

Румяный испарялся, обличенный неточно: был он провокатор, а назвали его стукачем, доносчиком. Доносить же на нас было нечего, все наши тайны едва тянули на полковничью ухмылку. Мы, например, везли в трусах имена и адреса на вызовы. Ограничений на провоз белья не было. Покупали чертову уйму трусов, вытягивали белые резинки и запирали дверь на щеколду. Двое подпольщиков растягивали резинку на столе, третий писал на растянутой резинке шариковой ручкой под диктовку четвертого: «Певзнер Виктор, Киев, Урицкого 36, кв. 10.» Резинку отпускали и вдевали на место, записки с адресами сжигали в пепельнице.

— Зачем вам столько трусов? — спросят на таможне.

— Геморрой, лейтенант.

Пепел развеивали по ночам с балкона.

Еще мы ели деруны с колбасой. О, колбаса, русское мерило эмиграции: в 70-х нас увещевали: Куда едете? Одной колбасы вокруг шесть сортов! Уезжавших через двадцать лет, при пустых прилавках, попрекали: «За колбасой поехали!» Мы ели, выпивали, говорили о том, что Бойко получил разрешение, а Серверы — опять музыкальный отказ: «Не видим мотивов», пока кто-нибудь не заявлял: «Ну, давайте же играть!», и все играли в английские шарады.

Играли в них вот как: рассчитавшись на две команды, тянули жребий.