Рязанов Михайлович - Наказание свободой

Вспомнилось, что в одном из лагерей, тогда ещё пока пионерском, вожатая нам, пацанам, показывала упражнения на утренней физзарядке, и среди них сигналы морской азбуки. А если он — сумасшедший, чего я не вправе отвергнуть, то вполне вероятно: сигналы не имеют смысла. Как его бессвязное бормотание.

Интерес к Восьмериле у меня ослаб. При встрече я проходил мимо, не пытаясь заговорить. Однажды во время развода я, да и все остальные, видел его шагающим по запретке — под вышкой он заметил окурок, перелез через низкое проволочное заграждение, подобрал чинок и, как в прошлый раз, держа его двумя пальцами, понёс на помойку. Восьмерила не курил.

Для многих зеков чинарик был подарком судьбы, а он их уничтожал. За это Восьмерилу ненавидели пуще, чем за то, что он не такой, как все. И не ишачит, а кантуется. Зависть!

Жизнь моя в «черногорском» лагере с каждым днём ускоряла темп. Свободного, не занятого каким-то делом времени оставалось меньше и меньше. К тому же в часы досуга помогал санитарам и фельдшерам в медсанчасти. Никто меня не заставлял этим заниматься. И не просил. Просто чувствовал потребность помочь другим. И не за ложку каши или половник шлюмки, которые не смог проглотить тяжелобольной, или оставшееся от того, кому уже ничего земного не нужно. Я помогал в МСЧ, потому что, когда попал в последний раз в стационар от истощения, мне помогали оклематься такие же добровольцы. Стал им и я. Как бы долг отдавал. Хотя мне мало кто верил, что отираюсь я в МСЧ без выгоды для себя, помогаю, а не шестерю. То есть прислуживаю. За корысть.

В подходящий момент я полюбопытствовал у фельдшера Александра Зиновьевича, тоже зека с червонцем по пятьдесят восьмой — десять (за «язык»), чем болен Восьмерила, что за мания у него и как он занедужил, где и когда? Лепила, оглянувшись по сторонам, словно опасался чьего-то торчащего везде и всюду уха, почти шёпотом произнёс:

— Симулянт.

Такого диагноза я не ожидал. Но как не верить медику. И всё же я не поверил. Себе поверил. Ведь кто не ошибается. А если учесть, что Александр Зиновьевич — ветфельдшер, то такая вероятность велика. Хотя, если нас принимали за скотов…

Однажды прямиком из столовой я зашёл в больничный барак и на одной из кроватей увидел новичка в пропитанной кровью бинтовой повязке. Кисти рук его беспокойно двигались, словно изображали игру на арфе. Это, конечно же, оказался Восьмерила. Утром доктор Маслов сделал ему сложную операцию. Сейчас раненого привязали к железной кровати и возле него дежурил штатный санитар. Поскольку у него было много разных других служебных обязанностей, а Александр Зиновьевич обслуживал аж два отделения, то я сменил дядю Сашу и сел на табурет рядом с кроватью прооперированного. Он находился в кротком состоянии. И его нельзя было не пожалеть. Мне грустно подумалось, что рано или поздно это несчастье должно было произойти. И лишь потому, что кто-то, не знаю кто, но от кого судьба этого несчастного зависела, не хотел признать в нём больного. И вот…

…После развода, когда жилая зона опустела и в ней стало тихо, хлопнул выстрел с одной из вышек. Когда к месту ЧП прибежали вохровцы, то обнаружили на свежевскопанной контрольной полосе окровавленное тело нарушителя, сжимавшего в пальцах окурок. Пуля вонзилась в спину, под лопаткой, и вышла под соском, зарывшись в ухоженную землю запретки.

Во время вечернего обхода Борис Алексеевич сделал пострадавшему (у него оказалась простая русская фамилия Васильев) инъекцию морфия, который у него не удалось отнять блатным, основным потребителям мэсэчевских наркотиков, и попросил меня не отлучаться. И я, нарушив режим, не вернулся в барак, а прикорнул тут же, на топчане. И немного подремал. А утром заявился к бригадиру с опасением: вдруг надзиратели засекли? Однако — обошлось. Да и бугор знал, что я в больничке.

На работе я то и дело мысленно возвращался к раненому. Меня тревожил один вопрос: выживет ли? Вспомнились его мертвенно-серое лицо и что-то шепчущие белые губы.

С объекта забежал в палату: жив! Выяснились и некоторые подробности происшествия. Заметив непорядок — окурок на чистом месте, — Восьмерила устремился к нему, не признавая, как всегда, никаких заграждений. Но стрелок, какой-то молодой солдатик из кавказцев, плохо говоривший по-русски, то ли не сообразил, кто полез в запретку, — о сигнальщике ему наверняка рассказывали, то ли решил выполнить свой служебный долг точно в соответствии с уставом, то ли ему просто захотелось поразить живую мишень, словом, пальнул в спину нарушителю. И не промахнулся.