Майкл Ондатже - Кошкин стол

То, чем мы занимались, было недолговечным по определению. Например, мы пытались понять, на сколько можем задержать в легких воздух, плавая взад-вперед вдоль дна бассейна. Потому что это было главное удовольствие, лучший момент за целую неделю — когда стюард бросил в бассейн сто ложек, а мы, вместе с конкурентами, ныряли за ними, чтобы собрать в еще детские руки как можно больше, каждый раз все сильнее и сильнее напрягая эти самые легкие. За нами наблюдали, нас подбадривали, над нами хохотали, если с нас сваливались плавки и мы вылезали из воды, словно какие-то амфибии, прижимая к груди полные руки столовых приборов. «Я очень люблю ныряльщиков», — написал как-то Мелвилл, этот великий мореход. И если бы мне предложили тогда — или в любой день из этих двадцати одного — сказать, кем я хочу стать, когда вырасту, я ответил бы, что хочу стать ныряльщиком и до конца жизни участвовать вот в таких соревнованиях. О том, что такой профессии не существует, мы и не подозревали. И вот наши тонкие тела, почти слившиеся воедино с водной стихией, сбрасывали ценный груз и устремлялись в воду за новой порцией, выискивая на дне последние ложки. Один Рамадин не участвовал — берег свое хрупкое сердце. Впрочем, подбадривал нас, но явно скучая.

Однажды утром пассажир, известный нам под именем барона К., уговорил меня помочь ему в одном деле. Ему нужен был маленький ловкий мальчишка, а он видел, как я ныряю в бассейн за ложками.

Начал он с того, что пригласил меня в салон первого класса и угостил мороженым. Потом, уже у него в каюте, попросил продемонстрировать мою ловкость — снять сандалии, забраться на мебель и как можно быстрее обогнуть комнату, не ступая на пол. Я удивился, однако прыгнул с кресла на стол, потом на кровать, а потом, уцепившись за дверь, перекинулся в ванную. По сравнению с моей каюта была очень велика, и через несколько минут я стоял босиком на толстом ковре и пыхтел, как собака. Тогда барон принес мне чаю.

— Чай из Коломбо, не корабельный, — заметил он и долил сгущенного молока.

Он знал толк в чае. На борту нам подавали какие-то помои, и я давно перестал их пить. Собственно говоря, потом я не пил чая долгие годы. А барон подал мне последнюю чашку хорошего чая. Он разлил его в крошечные чашечки, так что на протяжении дня я их выпил несколько.

Барон заявил, что я ловкач. Потом подвел меня к двери каюты и указал на решетчатое окошко над нею. Окошко было прямоугольным, с небольшой задвижкой. Если его открыть, стекло ложилось плоско, горизонтально, будто поднос, — так можно было впускать внутрь воздух или выпускать его.

— Сможешь сюда пролезть?

Не дожидаясь ответа, он сложил ладони лодочкой и подсадил меня себе на плечи. Я оказался чуть ли не в двух метрах от пола. Я стал протискиваться в отверстие, стараясь не пораниться о стекло и о деревянную раму, — мне было страшно, что я упаду внутрь. Кроме прочего, открытое окно перекрывали две горизонтальные планки. Барон попросил меня протиснуться между ними, но у меня не получилось.

— Бесполезно. Слезай.

Я снова поставил колени ему на плечи, вцепился ему в смазанные бриллиантином волосы и стал спускаться, чувствуя, что не оправдал его ожиданий, — и это после мороженого и такого вкусного чая.

— Попробую кого другого, — пробормотал он себе под нос, будто меня уже и не было. А потом, заметив, как я огорчен, добавил: — Мне очень жаль.

На следующий день я застал барона у бассейна — он говорил с другим мальчиком, а потом они вместе ушли на верхнюю палубу. Мальчик был меньше меня, но, похоже, не такой ловкач, потому что через час он вернулся и говорил исключительно про чай и печенье, которыми его угощали. А еще через два дня барон снова пригласил меня к себе и попросил еще раз попробовать пролезть между планками. Сказал, что ему пришла в голову одна мысль. Когда мы проходили мимо стюарда, охранявшего вход в первый класс, барон снова сказал: «Мой племянник — выпьет со мной чаю». И через некоторое время я на совершенно законных основаниях вышагивал по коврам в салоне, высматривая на всякий случай Флавию Принс, поскольку это была и ее территория.

Барон попросил меня надеть плавки, и, когда я снял все остальное, он вытащил небольшой пузырек с машинным маслом, которое раздобыл в машинном отделении, и заставил меня намазаться густой черной жидкостью от самой шеи. После чего снова подкинул меня к окошку, перегороженному двумя планками. И все пошло как по маслу — я угрем проскользнул между планками и спрыгнул на пол в коридоре, по другую сторону двери. Постучал — барон, ухмыляясь, открыл мне.