Майкл Ондатже - Кошкин стол

Многие за «кошкиным столом» смотрели на мисс Ласкети как на старую деву, а мы — скорее как на развратницу (локоть на ширинке у Кассия). Была она гибка, но бледна, как голубка. Солнце не жаловала. Шезлонг ставила в прямоугольниках густой тени и читала там детективы — яркие светлые волосы поблескивали в добровольно избранном полумраке. Она курила. Они с мистером Мазаппой одновременно вставали после первого блюда, извинялись и выходили через ближайшую дверь на палубу. О чем они там говорили, осталось тайной. Друг другу они не подходили совершенно. Впрочем, смех у нее был очень необычный — этакие грубоватые раскаты. Удивительно, ведь исходил он из хрупкого тела скромницы. Раздавался он, как правило, в ответ на одну из скабрезных историй мистера Мазаппы. Ей случалось напустить на себя загадочность. Однажды мы услышали от нее фразу: «Почему, услышав слова trompe l'oeil [11] Оптическая иллюзия, обман зрения (фр.). я непременно думаю об устрицах?»

А так у нас не было почти ни единой зацепки относительно прошлого и профессии мисс Ласкети. Мы-то считали, что мастерски отыскиваем всяческие ключи, пока ежедневно обшариваем корабль, однако вера в истинность наших находок прирастала очень медленно. Какая-нибудь фраза за обедом, или случайный взгляд, или покачивание головой. «Испанский язык хорош для любви, верно мистер Мазаппа? [12] Аллюзия на песню «Spanish is the Loving Tongue», написанную Биллом Саймоном в 1925 г. на стихи Чарльза Бэджера Кларка (стихотворение «The Border Affair» было опубликовано в 1907 г.). — заметила мисс Ласкети, а он подмигнул ей через стол. Мы постигали мир взрослых, просто находясь среди них, мы чувствовали, как проступают закономерности, — некоторое время все построения держались на этом вот подмигивании.

Одна из особенностей мисс Ласкети заключалась в том, что она очень любила поспать. Спала по ночам, да и днем, в определенные часы, с трудом держала глаза открытыми. Было видно, как она борется с собой. Чувствовалось в этой борьбе что-то трогательное, будто протест против несправедливого наказания. Вот она читает в шезлонге (а мы идем мимо) — голова медленно клонится на книгу. В ней была некая призрачность — мы выяснили, что она еще и лунатик, а на судне это крайне опасно. Я так и вижу ее — мазок белой краски на фоне темного вздымающегося моря.

Что ждало ее в будущем? Что таилось в ее прошлом? Она, единственная за «кошкиным столом», заставляла нас сделать движение навстречу, попытаться вообразить себе ее жизнь, придать ясность смутному ее отображению в неведомых гранях наших душ. Признаю, если бы не Рамадин, мы с Кассием не стали бы тратить на это силы. Рамадин всегда был самым щедрым из нас троих. Но как бы то ни было, мы впервые начали осознавать, что чужая жизнь может быть устроена несправедливо. Помню, у нее был при себе «пороховой чай», который она размешивала за столом в чашке кипятка, а потом, прежде чем удалиться, переливала в термос. Видно было, как вспыхивали ее щеки, когда напиток резко выдергивал ее из сна.

Сравнение «бледна, как голубка», видимо, пришло мне в голову под влиянием сделанного позднее открытия: оказалось, что с мисс Ласкети путешествуют штук двадцать-тридцать голубей — они где-то сидят в клетке. Она «сопровождала их в Англию», но упорно отказывалась обсуждать вопрос, зачем именно едет с ними. Позднее я услышал от тетушки Флавии, что некая пассажирка из первого класса поведала ей: мисс Ласкети, мол, неоднократно видели в коридорах Уайтхолла.

Словом, получалось, что почти у всех за нашим столом, от молчаливого портного мистера Гунесекеры, владельца магазинчика в Канди, до балагура мистера Мазаппы и мисс Ласкети, были крайне интересные причины ехать в Англию — даже если об этих причинах не заговаривали или вовсе не подозревали. Несмотря на это, стол наш оставался самым «затрапезным» на «Оронсее» — а вот те, кто сидел за капитанским столом, постоянно превозносили значимость друг друга. Небольшой урок, преподанный мне в путешествии. Важные и интересные вещи, как правило, происходят тайно и вдали от власть имущих. За главным столом, где всех объединяет привычная риторика, не случается ничего по-настоящему значительного. Те, у кого уже есть власть, так и скользят по привычной, ими же для себя проложенной колее.

Был на борту один человек, с виду ну начисто лишенный значимости, и это была девочка по имени Асунта. Мы не сразу узнали о ее существовании. Выглядела она заморышем, а из одежды у нее, похоже, имелось лишь выцветшее зеленое платье. В нем она и ходила все время, даже когда штормило. Была она глуха и от этого казалась еще более хрупкой и одинокой. Кто-то за нашим столом раз удивился, как это она наскребла денег на путешествие. Однажды мы видели, как она тренируется на батуте, и, когда она повисла в воздухе, окруженная безмолвным пространством, нам показалось, что перед нами совсем другой человек. Но стоило ей спрыгнуть на палубу, вся ее ловкость и сила куда-то пропадала. Была она бледна, даже для сингалезки. И очень хрупка.