Майкл Ондатже - Кошкин стол

Когда мистер Дэниелс предложил нам листья бетеля, сразу же стало ясно, что Кассию они не в новинку. К тому моменту, когда ему объявили, что он едет учиться в Англию, он уже умел пускать сквозь зубы красную струю и безошибочно попадать в любую цель — в лицо на плакате, в заднюю часть учительских брюк, в собачью голову, торчащую в окне машины. В надежде отучить его от вульгарной привычки родители, собирая его в дорогу, запретили брать с собой это снадобье, однако Кассий умудрился набить любимую подушку листьями и орехами бетеля. Во время бурного прощания в порту Коломбо, когда родители махали ему с причала, Кассий вытащил зеленый лист и замахал в ответ. Он так и не узнал, разглядели ли они, что к чему, только надеялся, что шалость его удалась.

Нам на три дня запретили пользоваться бассейном. После той выходки со стульями под воздействием «белой биди» мистера Дэниелса нам оставалось только шляться вдоль бортика и делать вид, будто вот сейчас возьмем и прыгнем. Собравшись в штаб-квартире в генераторной, мы договорились выяснить все что удастся о соседях по «кошкиному столу» — каждый будет собирать сведения самостоятельно, а потом поделится с остальными. Кассий сообщил, что мисс Ласкети, томного вида дама, сидевшая с ним рядом, то ли случайно, то ли нарочно «задевала ему письку» локтем. Я объявил, что мистер Мазаппа, который надевал, превращаясь в Солнечного Луга, очки в черной оправе, делает это только для того, чтобы казаться вдумчивее и внушительнее. Однажды он достал их из нагрудного кармана и дал мне посмотреть — оказалось, что в них самые обыкновенные стекла. Все мы сошлись на том, что в прошлом у мистера Мазаппы скрыты какие-то тайны. Рассказывая анекдоты, он любил заключать их одной и той же фразой: «Как сказано в Писании, мне довелось в свое время полазить по сточным канавам».

Во время одного из таких военных советов Кассий сказал:

— Помнишь сральники у нас в Святом Фоме?

Была середина дня, он лежал, откинувшись на спасательный жилет, и посасывал сгущенное молоко из банки.

— Хочу сделать одну вещь, прежде чем сойду с этого корабля. Я не я буду, если не посру в эмалированный капитанский унитаз.

Я снова прибился к мистеру Невилу. Он ведь вечно таскал с собой чертежи судна и запросто показал мне, где едят и спят механики, а где находится капитанская каюта. Показал, как тянутся во все помещения электрические провода и даже как именно раскинулись по нижним уровням «Оронсея» незримые механизмы. Об этом я уже имел представление. В моей каюте за стенной панелью постоянно вращался ведущий вал судового винта, и я часто прикладывал ладонь к нагретой древесине.

А главное, он рассказал мне о тех днях, когда занимался демонтажем, о том, как на «кладбище кораблей» океанский лайнер превращают в тысячи ни на что не похожих фрагментов. Я понял — именно это я, наверно, и видел тогда в дальнем углу гавани Коломбо, где резали на куски судно. Его превращали в полезный металл — из корпуса можно сделать речную баржу, а листы с трубы пустить на обивку цистерны. Мистер Невил объяснил, что для этой разрушительной работы всегда выбирают дальний угол гавани. Отделяют ценные сплавы, сжигают древесину, а резину и пластмассу переплавляют и закапывают в землю. А вот керамику, металлические краны, электрические провода снимают и используют по новой, так что среди работников мистера Невила были, как мне представлялось, и мускулистые здоровяки, дробившие деревянными кувалдами стены, и те, кто снимал металлические пластины, электрическую фурнитуру и дверные замки, — этакая воронья работа. За месяц их труда судно исчезало бесследно, лишь в иле какого-нибудь эстуария оставался голый скелет, кости на корм собакам. Мистер Невил занимался своим ремеслом по всему миру, от Бангкока до Баркинга. И вот теперь он сидел со мной, припоминая все порты, в которых ему довелось побывать, и задумчиво крутил в пальцах кусочек голубого мела.

Работа, понятное дело, небезопасная, пробормотал он. И очень больно сознавать, что ничто не вечно под луной, даже океанский лайнер. «Даже трирема», — добавил он, пихнув меня локтем. Он участвовал в разборке «Нормандии» («самого красивого корабля за всю историю») — та лежала, обугленная и полузатопленная, в водах американской реки Гудзон.

— Но даже в этом есть нечто красивое… потому что на кладбище кораблей вдруг обнаруживается то, чему можно дать новую жизнь, что можно возродить в автомобиле, или в железнодорожном вагоне, или в виде лопаты. Берешь частицу старой жизни и прививаешь ее к чужеродной новой.