Михаил Гиголашвили - Экобаба и дикарь

Тут позвонил телефон.

— Тебя не было дома? — спросил он угрюмо.

— Ты же знаешь, зачем спрашивать? — ответила я, выждав паузу и зная, о чем он хочет спросить.

— Я решил, что нам лучше больше не встречаться. Я не клоун. У меня еще осталась гордость. Издеваться над собой я не позволю. Не ревновать я не могу. Если я люблю, то и ревную. Настоящей любви без ревности не бывает. А как убить ревность, не убив любовь?.. Или с ревностью — любовь, или пустота без ревности. Третьего не бывает.

— Что-что? — не поняла я. — Ты что, это по бумаге читаешь? Написал?

В трубке что-то звякнуло.

— Ты пьешь? — спросила я его. Не хватало еще, чтобы он пьяным явился выяснять отношения. Бывало уже не раз!..

— Не пью. Пока. Бутылка не продаст и не предаст, она верна до последнего.

Я не стала прислушиваться к шорохам в трубке. Слова о том, что нам надо

расстаться, всегда вызывали неприятные ощущения. Как бы объяснить ему, что я вовсе не хочу с ним ссориться и рвать отношения?.. Но если он будет настаивать… В конце концов, такие разговоры надоедают… И гордость есть не только у него. Не нравится — пожалуйста!..

— А где ты была?

— Зачем тебе?.. Ты же хочешь ссориться? Вот и давай! — оборвала я.

— Круг сужается. Я, как волк, обложен твоими любовниками….

— Какими любовниками?.. Ты сумасшедший, псих!.. — Это начинало злить.

— Флажки все ближе, круг все уже. Завтра ты у меня на глазах начнешь трахаться с каким-нибудь индусом…

В этот момент он показался мне таким глупым, что пропало всякое желание разговаривать. Какие любовники, что ему, в конце концов, надо?..

— Что ты от меня хочешь? Что ты мучаешь меня? Я ничего плохого не делаю. А если и делаю — то это мое дело! — огрызнулась я. — Оставь меня в покое!.. Я не могу менять твою любовь на мою свободу! Любовь — это свобода. А если я, как служанка, должна служить тебе, то это будет ненависть, а не любовь! — отчеканила отчетливо, чтобы до него дошло.

— Свобода мучить другого, делать с ним всё что угодно. Вот какая эта твоя свобода! — начал сумасшедший старичок свою философию. — И надо иметь черствое сердце, холодную душу и рассудительное влагалище, чтобы быть такой свободной, как ты!

— Пусть так, может быть, — отозвалась я. — Оставь меня в покое. Мое рассудительное влагалище хочет спать.

Радиотелефон позволял мне ходить по комнате, освобождаться от одежды, залезать в тапочки, искать халат, следить за чаем, который ни в коем случае не должен был вскипеть. Никакие его рассуждения я не могла и не хотела теперь слушать. Хочет ссориться — посмотрим, кому будет от этого плохо.

— А где ты была всю ночь? — вспомнил он опять.

— На дискотеке, — кратко ответила я.

Он презрительно хмыкнул, но притих.

Мне стало жаль его:

— Мы с девочками пошли на диско. Там случилась такая история… У меня есть один друг, Йогги…

— Друг по-европейски или по-человечески? — перебил он с издевкой.

— По-человечески. И на диско этот Йогги вдруг потерял все — бумажник, ключи, карточки, деньги… И новую машину его кто-то ударил…

— Это ему мой «Бес» отомстил, — сказал он удовлетворенно.

На это я только хмыкнула (опять его шиз, идея-фикс, что его картины могут его защищать или мстить за него):

— Мстить?.. За что же мстить?.. Йогги мне никто!

— Но может стать кем-то… — он пошуршал там. — И что дальше?

— Ничего. Начали искать. Подожди, я заварю чай.

— Жасминно-лимонный? — съязвил он.

— Клубнично-морковный.

О том, как выглядел Йогги, я не хотела рассказывать, но себе пришлось признаться, что более мерзкого зрелища давно не приходилось видеть: красный, потный, Йогги бросался во все стороны, заставил выключить музыку, объявить о потере, метался среди толпы, требовал кого-то обыскать, искать, найти, а на улице, увидев, что на его новом БМВ зияет пробоина, чуть не упал в обморок, побелел и поплелся звонить в полицию. Привратники пожимали плечами — никто не подъезжал, они никого не видели. А Йогги с трудом тыкал пальцем в кнопки телефона и все куда-то звонил. Выглядел он жалко: обычно высокомерные глаза смотрели из-под очков растерянно и убито, носик был в каплях пота, даже веснушки побелели на лбу, и я с брезгливостью смотрела на него, не представляя себе, как я могла раньше допускать мысли о близости с ним. Слава богу, только мысли… Ведь я на самом деле очень брезглива, хоть мачо и оспаривает это. (Впрочем, он оспаривает все, и мне очень трудно с ним — другая культура, менталитет, нравы). После всех передряг танцевать или ужинать уже никому не хотелось, и мы разъехались, оставив Йогги с приятелями бродить по залу в поисках бумажника и разбираться с полицией. Вот где я была и что делала. Доволен?