Михаил Гиголашвили - Экобаба и дикарь

И там было тяжело и сумбурно. И в Германии не лучше — всё иное, чужое, странное, чуждое. Вот хотя бы с ней.

«И чего лезет со своей правдой? — остро подумалось ему. — Лучше бы я ничего не знал!»

«Странно. То заставлять ее говорить, где была и что делала, расспрашивать с диким любопытством, а теперь упрекать за правду! Не спрашивай!» — возразил остаток здравого смысла.

— Что же делать? — пробормотал он, садясь на кровати.

Комната была освещена луной. Вдруг он поймал на себе взгляд из угла, с доски: мерцали два большие гайки-глаза, покачивался здоровенный болт-нос и скалился рот из гнутого остова будильника. Гайки засыпаны блестящими шариками и залиты клеем. Болт угрюмо молчит, а во рту полно шестеренок. Это «Бес», начатый недавно.

В последнее время он мало трогал краски, ему стало казаться, что в красках есть что-то лживое, фальшивое, продажное. Больше нравилось возиться с предметами — наматывать грубые нитки на фанеру, выкладывать дорожки из камешков, холмы из пемзы, островки из бусин. Заливать все это прозрачным цепким клеем. Иногда разогревать гудрон в старой кофеварке и лить его, кипящий, на доску. Гудрон шипел, застывая, и была всего минута в запасе, чтобы успеть всадить в него предметы — цветные стеклышки, железки, колесики-винтики.

Рядом с «Бесом» томились другие доски. Берег из горошин. Спящие раковины. Марево из медных опилок. Небо отливает серой дробью. Перламутровая ночь. Ночь над горизонтом. Луна-пуговица.

«Почему всегда только темные, ночные, угрюмые пейзажи?..» — нередко спрашивали его, и он не знал, что отвечать. Да, отрадного мало… Дороги в никуда, далекие пирамидки, одинокие озера, остовы, башни, столбы… За столбы особо упрекал один жизнерадостный искусствовед, трактуя их по Фрейду и видя в них одни черные фаллосы.

«Почему только фаллосы? — вяло сопротивлялся он. — Вон и вагины попадаются… К тому же это есть первые символы. Их еще Дионис таскал с собой на шествиях, так почему бы и не изображать?..»

Было около полуночи. Он не выдержал и потянулся к телефону. Никого. В длинных гудках почудилось что-то омерзительное. Когда они бывали в постели, она тоже не брала трубку. Тут его осенило — да это же перс явился к ней гости!.. Да, приехал, чтоб на другой, более устойчивой кровати попробовать… Ехать недолго, пару часов. Рухнула кровать, пришлось трахаться на полу, на четвереньках, поэтому синяки. Долго, видно, стояла, изгибалась, оборачиваясь, в глаза заглядывала, как она умеет…

— Надо ехать к ней! — беспокойно сказал он себе и начал было собираться, но потом опомнился: «Какой перс?.. Перс во Франкфурте!.. Она где-нибудь на диско, сегодня пятница. Раз запланировано диско, то и будет диско, даже если любовник повесится. Да, души у них из кремня, из грубого гадкого камня. И как нагло сказала, что на пол, мол, пришлось перебраться — кровать сломалась!.. Видно, дрючил её крепко, раз даже кровать не выдержала.»

Без снотворного не уснуть. Он выпил две таблетки, завалился на кровать.

Что между небом и землей?.. Воздух. Облака. Горизонт. Пока дойдешь до него — солнце потухнет. Сидеть на месте, неметь, как жук в смоле. Ламы по двадцать лет неподвижны… Их горизонт открыт и бесконечен. Живет только мысль. Как рождена мысль?.. И где живет?.. И как умирает?.. В пирамидах нашли зерно… Вечное оно, как камни или вода… Венок из цветов на груди Тутанхамона. Сотни веков канули, а цветы еще пахнут… Анубис охранял и нюхала Исида… Зерна на лице земли. Неизвестно, кто сыплет нас, кто выметает прочь…

Под утро он вышел из забытья, лежал с открытыми глазами, уставившись на лунную дорожку, в осаде беспросветных мыслей. На душу навалилась глыба чего-то, от чего невозможно избавиться, вроде смерти, непосильной тяжести. Одиночество смыкалось темным покрывалом.

Он встал, бесцельно побродил по комнате, присел на корточки возле «Беса», покачал болт-нос. Ощупал рот с острыми зубами шестеренок. Предметы были холодны и безучастны.

«А какое вообще я имею право запрещать кому-то что-то делать?.. — подумалось ему. — Как можно приказать Монике быть преданной или верной?.. Любви насильно не бывает».

Что он может требовать от нее?.. Чтобы она не виделась с друзьями?.. Абсурд. Чтобы не ходила никуда?.. Глупость. Она студентка, у нее есть коллеги, знакомые, вечеринки, компании, куда, может быть, ей бывает и неудобно иносранца водить… Да, да, это может быть так… Это даже наверняка так… Она-то никогда об этом не скажет, но это так… Мало было чинных немецких посиделок, когда он напивался в стельку?.. А на следующий день ей приходилось краснеть перед своими девочками, которые обсуждали вчерашнюю вечеринку, где дикарь Гио сделал то-то и то-то, выпил столько и столько, схватил кого-то так-то и так-то, разбил три стакана, съел все бутерброды и блевал в туалете, так что уборщица нашла эти срамные следы и написала рапорт по начальству.