Димфна Кьюсак: Солнце – это еще не все

Сноу подошел к Марии и обнял ее.

– Я была молодой и глупой, их забавляло, что я кричу, отбиваюсь. Я по его лицу видела: он понимает, что я ничего не знаю, не злится на меня, как на мать. Просто забавляется.

Он подошел ко мне, снял с меня кофту, не грубо, как те солдаты срывали одежду матери, а медленно, не торопясь. Потом снял лифчик, хлыстом пощекотал грудь. Мне не было больно, но я чуть не умерла от стыда. Я была честной и скромной девушкой. Он расстегнул мою юбку, и она упала на пол, и нижнюю юбку, и я осталась в одних штанах. Он и их стянул хлыстом, не дотронувшись до меня, а сам все ходил вокруг меня и напевал. Он велел солдату отворить дверь, чтобы все солдаты во дворе меня видели.

Я чуть с ума не сошла от страха; я стала метаться, как дикий зверек в капкане; куда ни кинешься – всюду солдаты; они хватают меня, смеются, и вот я снова стою посреди комнаты и дрожу, а он приказывает моей бабушке помешать дрова в очаге и все хохочет, хохочет…

Элис замерла, впиваясь глазами в лицо Карла. У нее мурашки бегали по спине, когда Мария рассказывала, как ее раздевал тот человек – медленно, не торопясь. И все-таки она не верила, что это они говорят о Карле. Она сказала себе: «Это неправда. Я не смогла бы полюбить человека, совершившего такое».

Голос Марии заставил ее очнуться.

– И тут он берет из рук моей бабушки кочергу, подносит раскаленный конец к моему лицу, а глаза его как лед на реке зимой, а другой фашист кричит моей матери: «Говори, не то он заклеймит твою девчонку!» Мать застонала, но не сказала ни слова. Тогда он ткнул мне в лицо кочергой – вот сюда, – и я почувствовала, как зашипело мясо. Но мать молчала.

И тут он будто взбесился. Он застрелил маму, застрелил бабушку. А его дьяволы выбежали из дому с маленькой. Они бросали ее в воздух, стреляли в нее, как в мишень, пока все одеяльце не стало красным от крови. И один солдат поймал ее на штык. Потом они застрелили корову, овцу, осла, подожгли сарай, птичник. А в комнате этот застрелил собаку и кошку. Меня он повалил на кровать и сделал со мной то, чего не делал ни один мужчина.

Голос Марии дрогнул. Сноу прижал ее к себе, и она продолжала еле слышно:

– Потом он поджег дом, а сам стоял и смотрел, как поднимаются дым и огонь, и все пел ту песню о донне Кларе, мне ее никогда не забыть.

Она повернулась к Элис:

– Помните тот день – я еще белье гладила, – и вы запели эту песню, а я чуть в обморок не упала?

Элис приподнялась на стуле, ее лицо совсем побелело.

Фон Рендт так на нее посмотрел, что даже Иоганн содрогнулся.

Мария тихонько запела.

А у причала плескалась вода, и «Керема» мягко постукивалась о сваи.

В сарае тишину нарушал только голос Марии. Она умолкла.

– Это его песня. Он научил ее.

– Какая песня? – спросил Мартин.

Фон Рендт конвульсивно проглотил слюну.

– Понятия не имею.

Мария ткнула в фон Рендта пальцем и торжествующе воскликнула:

– Вот как я убедилась, что это он! Она все время поет эту песню.

Фон Рендт выругался.

Элис бросилась перед ним на колени.

– Это ложь, Карл! – воскликнула она со слезами. – Клянусь, я никогда никому ее не пела.

Связанными руками он изо всех сил ударил ее по лицу, и она вскрикнула.

– Глупая, толстая шлюха! – злобно рявкнул он.

Он пнул ее ногой, но, теряя сознание, она все же услышала эти слова.

Мартин посмотрел на его лицо, пылающее неистовой злобой, – таким Карла он еще никогда не видел, и в мозгу Мартина словно разверзлась бездна: он понял, что фон Рендт виновен. Этот перекошенный рот, ненависть в глазах, то, как он ударил Элис, – все обвиняло его. Мартин бесстрастно сказал себе: «Если бы я был судьей – вот та минута, когда я надел бы черную шапочку» [42]. И мысленно он надел ее. А вслух сказал им:

– Уведите его на яхту, Брэнк, и подождите меня. Я поеду с вами.

Он подошел к Элис, лежащей на полу; Лиз и Мария, склонившись над ней, осторожно вытирали ее лицо. Она пошевелилась и застонала.

Мартин помог ей подняться с нежностью, необычной для него. Она прислонилась к нему, взгляд ее был пуст, рот полуоткрыт.

Иоганн медленно слез с сундука, словно пробуждаясь от транса. Он с отвращением посмотрел на дядю и сказал Мартину:

– Я поеду с вами, только сначала я помогу вам отвести мисс Белфорд.

Он взял Элис под руку, и она, спотыкаясь, пошла с ними по дорожке. Лиз побежала вперед, чтобы зажечь в доме свет. Они уложили Элис на кровать. Она уставилась на них невидящим взглядом.

– Ничего, это пройдет, – сказал Мартин, стараясь успокоить Лиз. – Это шок. Если тебе понадобится помощь, позвони Манделям, им можно довериться. Мы вернемся еще до рассвета.