Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все

«Мы все попробуем бежать», – соглашаются те, кто стоит рядом.

С лихорадочной поспешностью они пишут записки. Но что можно сказать, когда идешь на смерть? Истории известно много значительных предсмертных слов, но в твоем сознании всплывают только избитые фразы.

«Мы умерли сопротивляясь», – пишет Милан. Ты уговариваешь его порвать записку. Твоя обычная осторожность подсказывает, что вас могут обыскать, если они решат вас не расстреливать. А очередь вот-вот дойдет до вас. В темном бараке остаются только твои одноклассники. И в следующий раз пойдете вы.

«Выше головы, мальчики! Расправьте плечи! Пусть они видят, что вы не боитесь!» – подбадривает капитан школьной команды. Это и есть страх? Эта пустота во всем теле, это оцепенение сознания? Ты берешь Милана под руку – чтобы поддержать его или себя? Ты не знаешь.

Милана не нужно поддерживать. Он идет как солдат в сражение. А ты еле переставляешь ноги и на пороге спотыкаешься. Спотыкается и молодой немецкий солдат.

Эсэсовский офицер кричит на солдата, и, когда мимо него проходит Милан, офицер бьет его хлыстом по лицу. Голос офицера слышен во всем дворе. Милан поднимает руку, чтобы вытереть кровь, текущую из носа, и офицер снова ударяет его хлыстом. Милан идет рядом с тобой. Вы уже не поете.

Электрический свет ослепляет тебя. Потом ты видишь груды трупов, сваленные у стены, трупы по всему двору. Мозг не в силах это воспринять. А вас уже выводят со двора в поле, окутанное сумраком. У тебя заплетаются ноги.

Мимо людей, ожесточенно копающих землю. Роют могилы для всех этих трупов. Мертвые тела повсюду. Торчит бородка дядюшки Крыстича. Маленький Милутин – точно брошенная тряпичная кукла. Стонет женщина. Эсэсовец переворачивает ее ногой. Она шевелится. Он вынимает пистолет, стреляет ей в лицо и хохочет.

И вдруг ты ощущаешь какой-то толчок. Ты словно оживаешь. Ум и тело освобождаются от ледяного оцепенения. Жизнь обжигает тебя. Они ведут вас по склону туда, где на краю поля протекает ручей. Лес на другом берегу ручья совсем уже темный.

Ты сжимаешь руку Милана: «У той сосны – врассыпную!» Шепот пробегает по колонне.

Эсэсовец кричит по-сербски: «Молчать, славянские свиньи!»

Все бросаются врассыпную. Милан бежит впереди тебя. Все ближе ручей, все ближе лес. Двое уже на том берегу. И вдруг навстречу пулеметный огонь. Оранжевые вспышки. Крики. Нога у тебя подгибается. Ты спотыкаешься и падаешь. Ты ранен.

Милан бросается назад, к тебе. «Беги! Беги! Милан, не делай глупости!» Но он уже схватил тебя. Тащит к берегу. «Не отходи от брата», – сказала мать.

Подбегает молодой немецкий солдат, за ним эсэсовец. «Стреляй в них!» – кричит эсэсовец. Солдат поднимает ружье. Ты слышишь щелканье затвора. Он смотрит на тебя в упор, смотрит в упор на Милана, и лицо его искажается.

– Nein! – кричит он, и еще громче: – Nein! – и бросает винтовку в реку.

– Schwein! [39]– орет эсэсовец и, подняв пистолет, стреляет в солдата.

Он падает на тебя. Его кровь течет по твоей шее. Не сходя с места, эсэсовец стреляет Милану в лицо, стреляет до тех пор, пока оно не превращается в кровавое месиво. Брызги мозга летят тебе в лицо. Темнота.

Ты не знаешь, сколько времени прошло. «Ruhe! Ruhe! Ruhe!» – гудит у тебя в ушах. Снова забытье. Удары пульса. Но когда туман в голове рассеивается, ты понимаешь, что это шепчет немецкий солдат.

Звенят лопаты. Огоньки движутся по склону. Вопли. Выстрелы. Ты жив, а Милан мертв. Какая боль сильнее – боль в ноге или в сердце? Ты стонешь.

– Ruhe, – шепчет солдат. – Добивают раненых. Давай через речку. В лес. – Он бесшумно ползет на животе к воде.

Ты шевелишься. Мучительная боль в ноге. Прикусив губу, ты оттаскиваешь в сторону окоченевшее тело брата. Роешься в его кармане, вытаскиваешь его последнюю записку, его карандаш. Целуешь холодную руку. Волоча ногу, ты ползешь по траве, уже подернутой инеем. Тело погружается в холодную воду. Немец помогает тебе выбраться на берег. Ты ползешь рядом с ним по замерзшему полю к деревьям. Темный и безмолвный лес. Позади, на склоне, вспыхивают огоньки. Вопли, выстрелы. Некоторое время спустя, завершив операцию, немецкие солдаты с песнями проходят по городу. Их голоса смолкают в отдалении, и наступает безмолвие.

Безмолвие смерти.

Из груди Иоганна вырвался долгий, прерывистый вздох, и он очнулся.

Бранкович подошел к двери и остался стоять там, глядя в прошлое.

В сарае никто не пошевельнулся. Никто не сказал ни слова.

И вдруг Элис закричала: