Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

- Сыпься в трюм! - заорал шкипер на машиниста. - Нашел девочку щупать, крыса похотливая!

- Я ж помочь, - хотел объясниться Крючков. - Я ж по инструкции, Герман.

Увесистой оплеухой Герман отправил его обслуживать паровой двигатель и осмотрел рассеченный висок моей послушницы.

- Прижечь бы надо, - Герман обернулся ко мне. - А так сотрясение.

- Я сам, - слегка оклемавшись, сказал я татарину.

Подобравшись к Вьюну, я взял ее на руки. Ранка на виске была маленькая. Царапина. Но простынная бледность Анечки меня беспокоила. Сотрясение она могла получить любой тяжести. И все же я и не думал приводить ее в чувство. Глухих принес аптеку: бидончик первача, ватный пакет, ампулу с нашатырным спиртом, и пузырек с какими-то бурыми пилюлями. Ампулу я спрятал в боковой карман. Затем сорвал с пакета бумажный край, оторвал клок ваты, окунул в подставленную шкипером крышку, и смазал царапину. Остальную крышку принял внутрь и заел пилюлями.

- Чем закусываю? - спросил я Глухих.

- Гомеопатия. Крапива.

- Хорошо, - сказал я. - Крапива хорошо. Но прижигает плохо.

- Это пройдет, - отозвался Герман. - Это сердечное. От сердечного покурить хорошо.

Под рубкой шевельнулась голубое туловище Зайцева. Решивши, что никто его здесь обижать не станет, редактор уже спокойно затрясся от холода.

- Дай ему что-нибудь, Герман, - попросил я Глухих.

- Тебе дам. Ему только в зубы.

- Дай, - сказал я. - Простудится. Я так обсохну.

Глухих откинул крышку люка и спустился в трюм. Прижимая к себе Вьюна, я дотянулся до пачки сигарет, благоразумно сунутой, когда пел я частушки, в канатную бухту на палубе около песочного ящика. А разовая зажигалка работала, несмотря на купание. Зайцев, чтобы как-то согреться, приступил к производственной гимнастике: бег на месте, приседание, наклоны туда-сюда.

- Я бежал, - сообщил мне Зайцев. - Я за преступников отдуваться не стану.

В Москве тур куплю до Черногории. Или в Израиль. В Хайфу. Теперь у нас с Израилем безвизовый режим. Вы как посоветуете? У меня зелени почти двести тысяч в ячейке сберегательной.

Я прикурил сигарету, затянулся, но сердце мое щемило по-прежнему. Я чуть поправил мокрый золотой локон Вьюна, прилипший к ее мраморному лбу.

Красивое сочетание: мрамор и золото. Черный квадрат выпустил Глухих. В лицо редактора улетели ватные штаны и замасленная телогрейка.

- А белья у вас не имеется? - взвешивая телогрейку со штанами, проявил Зайцев деликатный интерес.

- Белья тебе? - спросил Глухих.

- Не надо белья, - сразу отказался редактор. - Любую обувь 41-й размер. Я заплачу. Переводом. Из Черногории.

В его лицо улетели резиновые шлепанцы около 44-го размера. Зайцев поспешил надеть на себя все подарки.

- Едем, Герман, - сказал я, тыльной стороною ладони тронув щеку Вьюна.

Лицо ее в бессознательном состоянии было красиво и спокойно.

- Да, надо ехать, - засуетился Зайцев, пристраиваясь к татарину, зашагавшему в рубку. - Я ведь бежал, господин Глухих. Но честно. Я за преступников отдуваться не стану.

Шкипер открыл дверцу рубки.

- Спасибо, - поблагодарил его учтивый редактор и прошел внутрь.

Глухих, постояв у открытой двери, наклонился, и встретился взглядом со мной по левому борту. Я так и сидел с Анечкой на коленях у пожарного сундука, во вздернутой носовой части буксира.

- Не урод?

- Поехали, Герман. Ей Богу, поехали.

Сквозь отсутствующее стекло я видел, как Зайцев крутит штурвальное колесо.

Видел, как татарин отогнал редактора в угол, и что-то сказал в медную насадку для пылесоса. Буксир, давши два коротких гудка, тронулся к дамбе. Потом я смотрел на башню института, уплывавшую назад. Мне показалось, что я увидел на крыше Дарью Шагалову. Кто-то возился там с пегасом. Потом я долго смотрел на Вьюна. Когда поднял взор на рубку, Глухих и Зайцев что-то уже обсуждали. Единомышленники. Глухих иной раз, активно жестикулируя, бросал колесо. Наверное, уговаривал Зайцева перебраться из Хайфы в Палестину. Оттуда нет выдачи террористов. Возможно, обсуждали пластическое вмешательство по изменению редакторской внешности. Возможно, разумный переход Зайцева в магометанскую веру. Оба свое счастье устраивали. Мне было наплевать.

Буксир прошел вдоль высоченной дамбы до небольшого бетонного причала, от которого поднималась узкая лестница куда-то ближе к станции «Сокол». Мимо пронесся машинист Крючков, подхватил носовой конец, ловко махнул на причальный выступ и закрепил конец, обмотавши его вокруг стальной скобы, вмурованной в бетон. Вернулся, сбросил трап в четыре доски на пристань.