Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

Глухих подергал вертикальный провод сбоку от штурвала, давши два коротких гудка, и наклонился к медной переговорной насадке пылесоса.

- Машинное, малый вперед.

- Есть малый вперед, - глухо, но бодро отозвался моторист Никифор.

Застучал двигатель, и буксир, послушный колесу татарина, медленно двинулся с поворотом к дамбе. Я вышел на палубу. Присел на пожарный сундук, закурил и позвал своего сотника. Лаврентий подошел с Анечкой Щукиной, висевшей на его рукаве. Она точно чувствовала наступление потери, и боялась отпустить от себя возлюбленного даже на минуту.

- Ну, рассказывайте, голуби, как хлыстов крушили.

- Я не убивал, - сразу ополчился Лаврентий. - Дикий убивал. Славяне из уголовников. Все быстро случилось. Дикий твою последнюю волю исполнил.

- Подробней.

- Ураган мы в погребе отсидели. Набились как сайра в банку. Когда затопление пошло, на плот погрузились. Двинули к магистрату за тобой на шестах. Парус в такой ливень как тряпка. Более часа переулками отталкивались. Водовороты. Паника. Из гражданского населения кого смогли, попутно выудили. Анархистам передавали. Дошли, магистрат уже под водой. Вьюн и еще кто плавать умел, до потери надежды ныряли за тобой. Сам-то я плавать не ученый. Потом раскинули мозгами, пошли на пивной завод. Анархисты попутно сказывали, тебя среди свезенных утопленников на высоту, где свалка, нет. Придумали так: если спасся ты, отец, больше некуда. На Пивной острове хлыстов мы в товарный вагон закрыли. Дикий сразу хотел их кончать, но я остальным сказал: «Пусть валят». Потом кто-то плащ твой вынес из котельной. Письмо в кармане: «Сочтись за меня, Лаврентий». И подпись ниже смазана. Дальше все как с цепи сорвались. Я не препятствовал. Обидно же. Сам я только Чревоугодника чуть прибил.

- «Чуть», это в каком измерении?

- Да он хлипкий выдался. На вид рыхлый, а ткнули в кадык, он ласты возьми, да и склей. Потом, когда вагон с хлыстами зажгли, еще подумал: странная воля твоя. Не твоя какая-то.

Потом. Всегда потом. «Эрст денкен, дан ленкен!» - распекал полицмейстер Веригина. Уроки прошлого, как обгаженные чужие подгузники. Не стираются и не используются. Каждому проще с чистого листа начинать.

- В другой раз подумай, прежде чем сделать глупость, Лаврентий. «Прежде», Лаврентий, а не «потом». Ты постигаешь разницу?

Сотник Лаврентий, наморщив лоб, изучал название мной оседланного ящика: «Песок для пожаротушения». Трудно ему было переварить мою нотацию. Вот пишу, и соображаю, что за бред? Чему я научил его? Подумать, и потом уже сделать глупость? Но тогда я обернулся к моей послушнице.

- А ты, радость моя? Интересно было тебе смотреть, как безоружных людей убивают?

- Я не смотрела. Я твои кости из печки выгребала. Пепел тоже.

Она дернула вниз молнию крутки, сняла с шеи холщевую ладанку на шнурке, распустила и, отвернувшись, высыпала пепел мне под ноги.

Плечи Вьюна тряслись. Отстрелив подгоревший фильтр сигареты, я встал и обнял ее. Ладонью вытер слезы с ее мордашки.

- Ну, тихо, тихо, - я чувствовал, что сам готов заплакать. - Прости меня, злобную старую песочницу.

- Никакая ты не песочница, - прохрипела Вьюн. - Просто я очень испугалась, что как же ты взял и сгорел.

- Принеси там самогона из рубки, Лаврентий.

Сотник ушел в рубку, а я все стоял среди палубы, слегка покачиваясь, и пряча на груди мою послушницу. Вернулся Лавр. Мы все выпили по крышке самогона, и успокоились. Слишком горя много мы оставили за кормой. Никто не хотел возвращаться. Мы расселись у пожарного сундука. Я спел Вьюну с Лаврентием пару матерных частушек. Частушки были забавные. Они посмеялись. Лаврентий вспомнил анекдот с бородой как у почтенного боярина. Однако, и я посмеялся.

- Ладно, - сказал я Лаврентию. - Ладно. Гони свои вопросы.

- Какие вопросы?

- Вьюн сказывала, у тебя вопросы.

- У меня национальный вопрос. Насчет евреев.

- Опять?

- Другой вопрос. Если мы за евреев, то куда мусульман?

- Хорошо. Я напомню тебе национальный ответ Апостола Павла: «Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, не необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос». Мусульмане сюда с опозданием подтянулись. Впрочем, «Брит мила» и для них священный ритуал.

- «Брит мила» это типа омовение?

- Это типа долго объяснять. К любому народу, вере его и традициям надобно с терпением относится, Лавр. Когда-то на съезде союза писателей отдельные члены стремились обрезать автономию чувашей. На том основании, что у чувашей нет своего языка помимо русского. Нет, и слава Богу. Хватит на всех.