Харуки Мураками - Норвежский лес

Мидори прикурила «Мальборо».

— Вот какая смерть меня пугает. Когда ее тень медленно, не торопясь, вторгается на территорию жизни. Приходишь в себя, а вокруг темно и ничего не видно. И окружающие считают тебя скорее мертвецом, чем живым человеком. Жутко. Я такое ни за что не вынесу.

Минут через тридцать пожар потушили. Соседние дома он не тронул, никто не пострадал. У пепелища осталась лишь одна пожарная машина, постепенно разошлись зеваки. Только вращались красные маячки полицейского патруля, который регулировал дорожное движение. Откуда-то прилетела парочка голубей. Они уселись на столб, осматривая окрестности.

Пожар, как мне показалось, очень утомил Мидори. Она бессильно обмякла и рассматривала небо.

— Устала? — спросил я.

— Нет, просто расслабилась. Давно уже так не делала. Красота…

Я смотрел в глаза Мидори, она — в мои. Я обнял ее и поцеловал. Она лишь на мгновение напряглась, но отпустило сразу же, и она закрыла глаза. Секунд на пять или шесть наши губы слились в поцелуе. От осенних лучей солнца ей на щеку падала тень ресниц, и они заметно и мелко дрожали.

То был нежный и долгий, ни к чему не обязывающий поцелуй. Не сиди мы в тот день на солнцепеке чердака, не пей пиво, не глазей на пожар — я бы ни за что ее не поцеловал. Наверное, она думала так же. Мы все это время неспешно созерцали крыши, отражавшие яркий солнечный свет, клубы дыма, красных стрекоз, и постепенно между нами родилась какая-то теплая близость. И подсознательно требовала какого-то выхода наружу. Вот такой это был поцелуй. Но не значит, что он не таил в себе никакой опасности. Как, собственно, и подобает таким поцелуям.

Первой растворила губы Мидори. Она нежно взяла меня за руку и смущенно сказала, что за ней ухаживает парень. На что я ответил, что догадывался.

— А у тебя есть подруга? — спросила Мидори.

— Есть.

— Но по воскресеньям ты всегда свободен.

— Не так все просто.

Я знал, что полуденное колдовство куда-то исчезает.

В пять я ушел от Мидори и направился на работу. Перед этим я предложил ей где-нибудь перекусить, но она отказалась, сославшись на какой-то важный звонок.

— Ненавижу весь день сидеть у телефона и ждать, когда позвонят. Тем более — в одиночестве. Так и кажется: тело начинает постепенно разлагаться. Распадается, тает и превращается в вязкую зеленую жидкость, а она впитывается в землю. Остается только одежда. Такое вот чувство, когда приходится весь день ждать звонка.

— Когда придется ждать в следующий раз, зови меня. С условием, что накормишь обедом.

— Хорошо. Тогда за мной и послеобеденный пожар.

На следующий день Мидори не пришла на лекцию «История театра II». После занятий я пошел в столовую и в одиночестве съел там холодный безвкусный обед, затем уселся на солнышке и стал разглядывать окрестности. Рядом о чем-то нескончаемо болтали две девчонки. Одна бережно, будто ребенка, прижимала к груди теннисную ракетку, у другой в руках было несколько книг и пластинка Леонарда Бернстайна. Обе симпатичные и болтали очень оживленно. Из клуба доносились раскаты — кто-то репетировал на бас-гитаре. Группки студентов по четыре-пять человек непринужденно беседовали, смеялись и покрикивали что-то друг другу. Кто-то катался по стоянке на скейтборде. Им загородил путь профессор с кожаным портфелем в руке — пытался выпроводить с парковки. Во дворе студентка в шлеме, стоя на коленях, писала плакат о вторжении американского империализма в Азию. Обычный полдень в институте. Однако, созерцая этот пейзаж, я через некоторое время вот о чем подумал. Люди выглядят счастливыми, каждый по-своему. Я не знаю, счастливы они на самом деле или просто выглядят такими. В любом случае, посреди славного полдня в конце сентября люди казались счастливыми, и мне было грустно как никогда. Казалось, я один не вписываюсь в этот пейзаж.

Затем я задумался: а вписывался ли я хоть в какой-нибудь пейзаж за последние несколько лет? Последнее близкое и яркое воспоминание — как мы с Кидзуки катаем шары в бильярдной. Но в ту ночь Кидзуки умер, и с тех пор между мной и окружающим миром образовалось леденящее пространство отчуждения. Чем же был д ля меня человек по имени Кидзуки? Я не мог ответить на этот вопрос. Твердо уверен я был в одном: его смерть навсегда и бесповоротно лишила меня одной важной вещи — отрочества. Я ощущал и понимал это очень отчетливо. Однако что это означает и к чему приведет, было сверх моего понимания.

Еще долго я убивал время, разглядывая прохожих и студгородок. Я надеялся на случайную встречу с Мидори, но она в тот день так и не появилась. После обеденного перерыва я пошел в библиотеку повторять заданное по немецкому языку.