Харуки Мураками - Норвежский лес

Делать нечего — я в одиночестве пил сакэ. Все побережье было усыпано бумажными клочками петард, волны с рокотом, словно остервеневшие, разбивались на линии прибоя. Откуда-то появилась, виляя хвостом, тощая собака. Обежала мой костер явно в поисках съестного, но ничего не найдя куда-то скрылась.

Примерно через полчаса с двумя упаковками сусей и новой бутылью сакэ вернулся тот молодой рыбак. «Поешь это, — сказал он. — В нижней упаковке суси с инари [54] Разновидность суси. Рис укладывается в «конверте» — остаточном продукте переработки сои. и нори. Оставь их на завтра». Он налил из бутыли сакэ себе, затем мне. Я поблагодарил и уплел рассчитанную на двоих упаковку. Затем мы опять пили сакэ, пока он не сказал, что больше не может. Рыбак предложил мне переночевать в его доме, но я сказал, что лучше останусь здесь, и он больше не приглашал. Расставаясь, достал из кармана сложенную вчетверо купюру в пять тысяч иен и сунул ее в карман моей рубашки. «Поешь что-нибудь питательное — ты плохо выглядишь», — сказал он. «Я не могу после всего, что ты для меня сделал, брать деньги». Но забирать их он не хотел. «Это не деньги — это мое настроение. Поэтому бери — не забивай себе голову». Делать нечего — я поблагодарил и оставил купюру себе.

Он ушел, а я случайно вспомнил подругу, с которой впервые переспал в выпускном классе. Подумал, как жестоко с ней обошелся, и мне стало зябко. Меня почти не интересовало, о чем она думала, что чувствовала и как все это ее оскорбило. Чего там говорить — до сих пор я даже не пытался ее вспомнить. Она была очень нежной, но в ту пору я считал нежность чем-то само собой разумеющимся и почти не оборачивался назад. «Чем она сейчас занимается? И простила ли меня?» — подумал я.

Стало плохо. Возле старой шхуны меня вырвало. Я перебрал, раскалывалась голова, стало противно за ложь и принятые у рыбака деньги. «Пора возвращаться в Токио», — подумал я. Нельзя же так скитаться бесконечно. Я скрутил спальник и уложил его в рюкзак, закинул его за плечи и побрел до ближайшей железнодорожной станции. Там спросил, как добраться до Токио. Кассир, посмотрев расписание, сказал, что с одной пересадкой на ночной поезд к утру можно добраться до Осаки. Оттуда до Токио ходит «синкансэн». Я поблагодарил и взял на рыбацкие деньги билет до Токио. Дожидаясь поезда, купил газету и посмотрел число. Второе октября 1970 года. Мое путешествие длилось ровно месяц. «Пора возвращаться в реальный мир», — мелькнуло у меня в голове.

Месяц скитаний не приподнял мне настроение, и удар, нанесенный смертью Наоко, не смягчился. Я вернулся в Токио почти в том же состоянии. Я даже не мог позвонить Мидори, потому что не знал, с чего начать. Как ей все объяснить? «Все кончено. Теперь мы будем счастливы». Так? Разумеется, так сказать я не мог. Однако что бы я ни говорил, какие бы слова ни использовал, в конце концов, правда, которую я должен был сказать, — одна: «Наоко умерла, Мидори — живая. Наоко стала белым прахом, Мидори остается живым человеком».

Я ощущал себя мерзким человеком. Вернувшись в Токио, я заперся у себя в комнате, где провел безвылазно несколько дней. Моя память была связана не с живыми, а с мертвыми. В нескольких комнатах, приготовленных для Наоко, были опущены жалюзи, мебель покрыта белыми чехлами, на рамах скопилась пыль. Бо́льшую часть дня я сидел в какой-нибудь из тех комнат. И думал о Кидзуки. «Эй, Кидзуки, ты наконец-то заполучил Наоко. Ладно, она с самого начала была твоей. Может, она, в конце концов, и должна была туда попасть. Пожалуй. Но в этом мире, в этом неполноценном мире живых я сделал для нее все что мог. Я пытался начать вместе с ней новую жизнь. Но ладно, Кидзуки. Я отдаю тебе Наоко. Она выбрала тебя. Она повесилась в глубине мрачного, как собственное сердце, леса. Слышишь, Кидзуки? Ты унес в мир мертвых одну часть прежнего меня. Теперь вот Наоко унесла вторую. Иногда я чувствую себя смотрителем музея. Пустого музея без единого посетителя, за которым я присматриваю лишь для себя самого».

На четвертый день после моего возвращения в Токио пришло письмо от Рэйко. На конверте — марка срочной почты. Содержание письма крайне простое: «Не могу с тобой связаться. Очень волнуюсь. Позвони. В девять утра и вечера жду по этому телефону».

Ровно в девять я набрал нужный номер, Рэйко тут же взяла трубку.

— Как дела? — спросила она.

— Так себе.

— Слушай, ничего, если я к тебе послезавтра приеду?

— Ко мне? В смысле, в Токио?

— Да, в Токио. Хочется с тобой хоть раз спокойно обо всем поговорить.