Олег Лукошин - Первое грехопадение

— Колька-то порассудительней. Догадается, может на месте сидеть… А перепугались-то наверное, а перепугались!

— Мать, кстати, совсем сейчас больная. А отец работает ещё. Склад сторожит.

— Дома теперь сидеть будут… Чтобы хоть раз я их ещё отпустила!

Накрапывал дождь. Мелкий, но неприятный.

— Ты, конечно, Тамар, человек сильный, решительный, но и глупостей немало делаешь. Так же нельзя обрывать всё. Это же всегда — стремишься в космос, а оказываешься в Тьмутаракани.

— Взгляни-ка под дерево. Не они это?

— Нет, тут пенёк какой-то… Родители, между прочим, готовы помочь. Ты бы съездила к ним как-нибудь, помирилась бы что ли. Они же тоже переживают.

— А что, если они уже мёртвые? — остановилась вдруг сестра. — Валяются где-нибудь со сломанными шеями…

— Да ну, брось. Ничего с ними не случилось.

— Не прощу себе это, — она прижалась к нему. Ревела навзрыд, дрожала вся.

— Ну, ну, — успокаивал он её. — Не надо, не надо. Найдём мы их, обязательно найдём.

— Коля! — орали они снова. — Саша!

Часа в четыре утра, когда забрезжил рассвет, дети всё же нашлись. Свернувшись калачиком, прижавшись друг к другу, с дорожками слёз на лице, пацаны спали в ветхом охотничьем шалашике. Тамара тут же хотела растолкать их, но Павел остановил её.

— Не надо, не буди. Напугаешь только.

Сестра послушалась.

— Да они живые ли? — утирала она слёзы.

— Живые, живые. Вон дышат как!

Они присели рядом. По земле стелился туман. Было холодно.

— А я недавно грыжу вырезал, — сказал Павел.

— Да что ты!

— Ага. Терпел, терпел — нет, думаю, хватит.

Вздрогнув, пацаны заворочались.

— Мам, дай мне зеркало! — попросил он маму.

— Нельзя, сынок, нельзя, — ответила она, качая головой.

— Почему?

— Это запрещено. Зеркало — зло, ты увидишь всё искажённо.

Мальчик откинулся на подушку и тяжело вздохнул. Он был бледен: под глазами затаилась синева, на лбу блестели капельки пота, и душевные терзания — они так и проступали из-под тяжёлых век тревожным взглядом.

Краешком полотенца мама вытерла с его лица пот.

— Как хочется посмотреть на себя!.. — шепнул он. — Они уже большие, да?

— Да, они большие, — кивнула мама.

— А сколько миллиметров? Примерно.

— Ну, миллиметров пять… или даже больше. Хорошая такая, густая щетина. Если смотреть издалека — совсем на бороду похоже.

Мальчик слабо улыбнулся. Но тут же нахмурился.

— И всё-таки они ещё очень короткие.

— Не всё сразу, сынок. Они растут всё время, каждую минуту. Это незаметно, но это так. Просто нужно потерпеть.

— Как трудно терпеть!

— Но так надо. Ведь ты же знаешь — необходимо пройти через это. И если не выдержишь, сдашься — уже никогда не станешь взрослым. А это страшно.

Он знал, как это страшно, он хорошо помнил все мамины рассказы. Он лишь крепко сжал зубы — чтобы быть твёрже, закрыл глаза — чтобы не дать проникнуть в себя Отчаянию, и попытался забыться. Мама поцеловала его в лоб, подоткнула одеяло и тихо ушла.

Он так и не заснул этой ночью, не смог. В самый последний момент, когда уже казалось, что сон стоит на пороге сознания и вот-вот поглотит его в свои объятия, пытливый мозг рождал очередной неприступный образ, очередную злодейку-мысль, которая разбивала сонную твердыню, развеивала её вязкую туманность и возвращала ненужную конкретность. Борьба была упорной, но исход её был предопределён: сам того не хотя, он занимал сторону ясности, хоть и рад бы был всей душой сдаться на милость иллюзорности.

Дом жил своей жизнью. Надо было лишь прислушаться и подождать самую малость, чтобы заметить её проявления. Терпеливый вознаграждался проникновением в тайну стен. Они тогда приходили в движение — бесшумно раздвигались и выворачивали реальность наизнанку, впуская в пространство комнаты своих посланцев. Монстры бессонницы выползали из нор.

Первым приходило остромордое мохнатое существо с круглыми неподвижными глазами, взгляд которых имел способность проникать даже сквозь закрытые веки. Не спеша оно взбиралось по одеялу на кровать и степенно усаживалось на груди мальчика. Оно просто сидело, вперясь неистовым взглядом в детское лицо, не шевелясь и не издавая ни звука. Возможно, оно воплощало собой Уныние.

Чесоточные черви появлялись следом. Сквозь складки простыни и подушки выползали они наружу и копошились на теле, развлекаясь в своих мерзких игрищах. Они были совсем крохотны и кожа зудела от их касаний. Постепенно они скапливались на лице. Они обвивали собой волоски и от слизи, что оставляли они за собой, лицо делалось влажным и липким. Хотелось давить их кулаками, размазывая крохотные тельца по скулам. Он судорожно вскидывал руки, но увы — крепкая бечёвка плотно приковала их к кровати — он был бессилен.