Джоанн Харрис - Пять четвертинок апельсина

– Конечно неправда!

Но в глаза она мне ни разу не посмотрела. И я упрямо продолжила допрос:

– Тогда зачем нам убегать?

Мать не ответила. Как раз в этот момент во внезапно наступившей тишине раздался первый грозный гул собравшейся снаружи толпы, звон металла, глухие удары ногами в дверь – это все было еще до того, как в наши ставни полетел первый камень. Гул был голосом Ле-Лавёз, полным мстительного гнева и мелочной злобы; казалось, жители деревни перестали быть отдельными людьми, там больше не было Годенов, Лекозов, Трюрианов, Дюпре, Рамонденов, все они превратились в воинов единого войска. Осторожно выглянув в окно, мы увидели их: человек двадцать или тридцать у наших ворот, а может, и больше; в основном мужчины, но было и несколько женщин. Некоторые держали в руках фонари и факелы, и это напоминало недавнюю процессию по случаю праздника урожая, только у многих карманы были набиты камнями. Мы, как зачарованные, уставились на них в кухонное окно; свет из него широкой полосой падал через весь двор. Вдруг Гильерм Рамонден, тот самый, с деревянной ногой, запустил камнем прямо по нашему освещенному окну, и от старой деревянной рамы посыпались щепки, а осколки стекла разлетелись по всей кухне. Лицо Рамондена в мерцающем красноватом свете факелов было почти неузнаваемым, но я даже сквозь стекло почувствовала, какой тяжкой волной обрушилась на меня его ненависть.

– Сука! – Голос его тоже можно было узнать с трудом, так хрипло он звучал, и явно не только от пьянства. – Выходи, сука, пока мы сами в твой дом не ворвались да тебя не поимели!

Вслед за этими словами вновь послышался невнятный рев, громкий топот ног, затем дикие вопли, и по нашим не полностью закрытым ставням застучали мелкие камни и комья глины.

Приоткрыв половинку разбитого окна, мать высунулась наружу и крикнула:

– Ступай домой, Гильерм, дубина стоеросовая, пока еще стоять можешь! Не то тебя людям нести придется!

В толпе засмеялись, послышались шутки. Гильерм потряс в воздухе костылем, на который опирался, и снова заорал во всю глотку:

– Что-то ты больно осмелела, сука немецкая! – Язык у него явно заплетался, фразы он произносил невнятно. – Кто им насчет Рафаэля-то стукнул, а? Кто про «La Rép» им рассказал? Уж не ты ли, Мирабель? Разве не ты эсэсовцам донесла, что это наши люди твоего любовника прикончили?

Мать снова высунулась из окна и ловко плюнула Гильерму прямо в рожу.

– Осмелела я, говоришь? – Голос у нее пронзительно зазвенел. – Только не тебе судить, Рамонден-смельчак! У тебя-то самого смелости только на то и хватило, чтобы в пьяном виде явиться под окна честной женщины и пугать ее детей! Впрочем, ты и на фронте куда каким смельчаком себя показал – через неделю домой вернулся! А мой муж там голову сложил!

Придя от этих слов в дикую ярость, Гильерм взревел, как бык, и его тут же поддержал хриплый вой толпы. По окнам вновь застучали камни и комки глины. Пол на кухне был весь засыпан землей.

– Ах ты, сука! – орал Гильерм.

Толпа уже вливалась в ворота, легко сорвав их с проржавевших петель. Наш старый пес пару раз тявкнул, потом вдруг пронзительно взвизгнул и умолк.

– Не надейся, что нам ничего не известно! Не надейся, что Рафаэль никому ничего не успел сказать! – Рев Гильерма, торжествующий, полный ненависти, перекрывал все прочие голоса. В красноватой полутьме за окном сверкали его глаза, отражавшийся в них огонь мерцал и переливался, точно стеклышки адского калейдоскопа. – Мы знаем, Мирабель, что ты давно с ними в сговоре! Мы в курсе, что этот Лейбниц был твоим любовником!

Мать прямо из окна выплеснула полный ушат воды на тех, кто осмелился подойти совсем близко.

– Остынь, дурак! – в бешенстве крикнула она. – По-твоему, все только об одном и думают? По-твоему, все такие, как ты?

Но Гильерм уже ломился к нам в дверь, яростно колотя в нее костылем, и материны угрозы были ему нипочем.

– Выходи, сука! Знаем мы, чем ты с бошами занималась!

Я видела, как под его могучими ударами содрогается запертая на засов дверь. Мать повернулась к нам, лицо ее пылало гневом.

– Быстро сложите свои вещи. И достаньте из-под раковины коробку с деньгами. Документы только не забудьте.

– Но зачем? Мы ведь…

– Быстро! Делайте, как я говорю!

Мы кинулись собираться.

Сначала раздался жуткий грохот, от которого вздрогнули в доме все прогнившие половицы, и я решила, что рухнула входная дверь. Мы снова бросились на кухню и обнаружили, что мать забаррикадировала дверь, придвинув к ней буфет и переколотив при этом большую часть своих драгоценных тарелок. Затем к двери подтащили и обеденный стол, так что, если б даже буфет и удалось сместить, в кухню все равно никто бы не протиснулся. В руках у матери оказался отцовский дробовик.