Джоанн Харрис - Пять четвертинок апельсина

– Давай к задней двери! – велела я брату. – Надо через заднюю дверь выбираться отсюда.

– А если они уже там? – захныкала Рен.

– Если, если! – нетерпеливо передразнила я сестру.

Снаружи доносились вопли и улюлюканье, казалось, разбушевавшаяся ярмарочная толпа вдруг превратилась в стаю диких зверей. Я схватила мать за одну руку, брат – за другую, и мы вместе потащили ее, все еще что-то истерически бормочущую и смеющуюся, в заднюю часть дома. Конечно, там нас уже ждали. Их лица, красные в свете факелов, тоже, казалось, пылали. Первым нам преградил путь Гильерм; рядом с ним тут же возникли мясник Лекоз и Жан-Марк Уриа, немного смущенный, но хищно, во весь рот улыбавшийся. То ли они и впрямь упились вдрызг, то ли все еще осторожничали, готовясь к убийству и, точно дети, подзадоривая и подначивая друг друга. Они уже подпалили курятник и сарай для коз. В воздухе висела вонь горящих перьев, смешиваясь с холодным туманом.

– Никуда вы отсюда не уйдете, – грозно заявил Гильерм.

А за спинами у нас был дом, где разгорался пожар, который словно что-то шептал и чихал, словно отфыркивался.

Мать, молниеносным движением перевернув двустволку, с силой ударила Гильерма прикладом в грудь. Он упал, и толпа на мгновение расступилась. Я бросилась в образовавшийся узкий проход, расталкивая людей локтями и что было сил пробиваясь сквозь густой лес чужих ног, палок и вил. Кто-то схватил меня за волосы, но я, изворотливая, как угорь, сумела вырваться и снова ввинтилась в разгоряченную толпу. Люди напирали со всех сторон, и я чуть не задохнулась, зубами и когтями прокладывая себе путь; я почти не чувствовала сыпавшихся на меня ударов, пытаясь вырваться на открытое пространство и вдохнуть воздуха. Наконец, выбравшись из толпы, я сбежала куда-то во тьму и укрылась в саду среди высоких голых стеблей малины. Далеко позади слышался голос матери, в котором по-прежнему не было ни капли страха – только гнев, только ярость зверя, защищающего своих детенышей.

Противный запах дыма все усиливался. В передней части дома что-то с оглушительным треском рухнуло, и даже до меня донеслась волна страшного жара. Кто-то тонко истошно закричал, по-моему Рен.

Толпа казалась мне какой-то непонятной, бесформенной массой, исполненной ненависти. Ее черная тень в отблесках пламени доползла уже до малинника и даже дальше. А позади толпы с грохотом обвалилась часть крыши, вверх взвился сноп искр, над домом возник столб красного раскаленного воздуха, напоминавший огненный гейзер; внутри этого столба плясали огненные обломки, точно шутихи на фоне темно-серого ночного неба.

Из толпы вдруг вынырнула чья-то фигурка и бросилась через поле. Кассис! Он метнулся в заросли кукурузы, и я догадалась, что он направляется к Наблюдательному посту. Двое или трое преследователей попытались догнать его, но горящая ферма все же интересовала их гораздо больше, ведь пожар – зрелище всегда притягательное. Кроме того, добраться-то они стремились прежде всего до нашей матери. Сквозь вой толпы и треск пожара я слышала ее голос.

– Кассис! Рен-Клод! Буаз! – отчаянно звала она.

Я привстала в малиннике, готовая в любую секунду сорваться с места, если кто-нибудь двинется в мою сторону. Потом, приподнявшись на цыпочки, я мельком увидела мать. Она была похожа на огромную рыбину, глубоководное чудище из тех историй, что так любят рассказывать рыболовы, – загнанная в сеть, она все еще яростно сражалась, сопротивлялась; ее лицо, перепачканное кровью и сажей, в отблесках пожара казалось красно-черным. Я успела разглядеть еще несколько лиц: ханжеское личико Франсины Креспен с кроткими, как у овцы, глазками было искажено ненавистью, рот открыт в диком вопле; а старый Гильерм Рамонден и вовсе выглядел точно восставший из ада. Теперь к их ненависти примешивался суеверный страх, который они могли изгнать, только разрушая и убивая. Далеко не сразу они до этого дошли, но их время все же настало, и они превратились в убийц. Я заметила, как от толпы отделилась Ренетт и нырнула в кукурузу. Никто даже не пытался ее перехватить. Они по большей части были уже настолько ослеплены жаждой крови, что и не сообразили толком, кто эта девушка.

Мать упала. Возможно, мне показалось, но, по-моему, чья-то единственная рука все же поднялась на ее защиту среди искаженных злобой лиц. Все происходило как в одной из книжек Кассиса «Нашествие зомби» или «Долина каннибалов». Не хватало только туземных тамтамов. Но страшней всего было то, что все эти лица, которые мне порой удавалось различить в кроваво-красном полумраке, были мне хорошо знакомы. Я видела там отца Поля и Жаннетт Креспен – ту самую, что чуть не стала Королевой урожая, – шестнадцатилетнюю девочку с перепачканным чужой кровью лицом. И даже наш святой агнец, отец Фроман, тоже явился, хоть и невозможно было сказать, пытается он восстановить порядок или сам участвует во всеобщем хаосе. Мою мать били по голове и по спине кулаками и палками, а она сжалась в комок, в кулак, точно пыталась своим телом заслонить младенца, которого держит на руках, и продолжала что-то гневно и презрительно выкрикивать. Вот только слов ее было почти не разобрать из-за навалившихся на нее разгоряченных тел; ее протесты попросту тонули в море чудовищной людской ненависти.