Эйсукэ Накадзоно - СВИНЕЦ В ПЛАМЕНИ

У самой палаты Куросима услышал словно слабый стон. Но нет, это был не стон. Куросима резко толкнул дверь. Омура лежал на кровати навзничь, молитвенно сложив ладони на груди, и что-то бормотал. Лицо было облеплено грязью, так что не было видно ни носа, ни глаз, и серая жижа стекала на грудь.

Куросима почти сразу понял, что падаёт размокшая от дождя штукатурка, Омура бормотал, но в голосе чувствовалась удивительная сила и глубина. «А что, если…» — промелькнуло в голове Куросимы.

— Омура! Омура! Что с тобой? — крикнул Куросима, подбегая к кровати. Омура, всё ещё бормоча, приподнялся на постели и снова молитвенно сложил ладони. Голос становился всё звучней и отчётливей. Но говорил он не по-японски. По-видимому, он читал сутры на санскрите. «Наверное, он всё-таки не японец», — подумал Куросима и, схватив Омуру за плечи, стал его трясти, как бы желая привести в чувство.

— Омура! — закричал он. — Фукуо Омура! К тебе вернулась память! Ты вспомнил всё?!

И вдруг Омура замолчал. Он медленно поднял руки к лицу и начал стирать с него грязь. Постепенно очистились глаза, нос, губы — всё лицо. Рассматривая мокрую штукатурку в своих руках, Омура весь дрожал.

Наконец он взял со спинки кровати полотенце и вытер лицо. Взгляд его сейчас был не рассеянным и беспомощным, как обычно, а сосредоточенным, пристальным и вместе с тем удивительно мягким. Он тщательно осмотрел полотенце, каждое пятнышко. И вдруг заговорил на хорошем, правильном японском языке:

— Нет, это не человеческая кровь. На моё лицо вывалились человеческие внутренности, и всё оно было залито тёплой кровью. С той минуты я и забыл своё прошлое…

Тут растерялся Куросима. Что же произошло? Мокрая штукатурка, внезапно обвалившаяся на лицо Омуры, заставила его вспомнить о трагической истории и вернула ему память?.. И он вдруг вспомнил прошлое и забытый родной язык?.. Похоже на чудо!

Не помня себя от радости, Куросима снова схватил Омуру за плечи и закричал:

— Это прекрасно, Омура! Это прекрасно! — Из глаз Куросимы потекли слёзы.

— Я вам очень обязан, Куросима-сан, — с чувством проговорил Омура. — Спасибо вам за всё… Я сознавал всё, что со мной происходило… Но я был в подавленном состоянии, всё застилал туман. Я не говорил по-японски и не был даже уверен в том, что я японец.

— Но на самом деле ведь вы японец?

— Конечно, — ответил Омура. — Я был одет в жёлтую рясу. Я был студентом буддийского духовного училища, и меня послали на практику в Таиланд. Настоящее моё имя Сигэмицу Симоэ.

— Вот как? Значит, вы не Фукуо Омура?

Если это бывший японский военнослужащий, ему, по меньшей мере, должно быть лет под сорок. Но это безвозрастное лицо явно принадлежало человеку молодому, которому никак не больше тридцати. Он вполне мог быть студентом, посланным за границу.

То, что рассказал о себе Сигэмицу Симоэ, было поистине необычайно.

— За год до окончания духовного училища я подал заявление с просьбой послать меня на практику в Таиланд и уехал туда. Срок пребывания за границей кончился, но на родину я не вернулся. Почему? Об этом после… Я решил стать странствующим монахом и обойти всю Юго-Восточную Азию. Начал я с Лаоса. Шли слухи, что там разгорается гражданская война, и поэтому меня особенно туда влекло: я мог молиться за мир. По шоссе номер тринадцать я прошёл от Вьентяна через бывшее королевство Луанг-Прабанг и достиг провинции Хоаконг, граничащей с Бирмой и Китаем. На обратном пути я познакомился с двумя путниками, и мы пошли вместе. Это и определило мою судьбу…

Сигэмицу Симоэ вздохнул и продолжал:

— Один из моих спутников оказался японцем, второй — китайцем. По первому впечатлению оба занимались тайной торговлей опиумом и прибыли из Бангкока. В глубине провинции Хоаконг, на плоскогорье, обитает малочисленное племя мео, занимающееся тайным выращиванием мака… В Таиланде разрешается курить опиум только лицам, зарегистрированным правительственными органами. А вообще производство и продажа опиума запрещены. В Хоаконге подвизаются люди, подобные моим спутникам. Из мака в Бангкоке изготовляют морфин и контрабандой посылают в разные страны… Что касается японца, он был птицей другою полёта. На первых порах он почему-то даже не хотел со мной говорить по-японски. Как выяснилось позднее, это был в прошлом японский военный, оставшийся в Таиланде и работавший в американской разведке. Он рассказал, что поддерживает связь с остатками гоминдановской армии на границе и разведывает позиции объединённых войск Патет-Лао и капитала Конг Ле. Он предупредил меня, чтобы я ничего не говорил китайцу. Я хорошо овладел китайским ещё в духовном училище, потом в Бангкоке с полгода жил в китайской семье и научился говорить по-китайски почти как китаец. Я осуждал этого японца за его работу на войну, и всю дорогу мы с ним ожесточённо спорили…